Белое солнце пустыни

Абдулла снова поднял маузер и выстрелил еще несколько раз. Железо гудело, резонируя. Вслед за ним все остальные начали палить по баку из карабинов и револьверов.

В баке женщины, зажав головы руками, почти теряли сознание от невыносимого грохота. Сухов жестами успокаивал их.

Когда шквал огня прекратился, из бака раздался громкий смех и голос Сухова:

— Оставь хоть один патрон, Абдулла!.. А то нечем будет застрелиться!

Абдулла потемнел лицом. Оглянувшись на нукеров, понял, что они тоже слышали эти слова русского; мнением нукеров он в известной степени дорожил.

— Гранат бы, — посоветовал Ахмед, стоящий ближе всех к Абдулле.

«Уходить надо, — подумал Абдулла и вновь покосился на нукеров. — А что подумают они?.. Впрочем, какая разница, что они подумают. Я дал слово посетить могилу отца и до сих пор этого не сделали. Торчу здесь и сражаюсь с этим сумасшедшим русским…» Он вспомнил разговор со своим отцом Исфандияром незадолго до смерти старого воина.

Отец тогда вернулся с одного из митингов, которые с утра до вечера устраивали наводнившие Бухару новые люди, прибывшие из России, — на взгляд восточного человека слишком несдержанные и крикливые.

Исфандияр сказал в тот день:

— Послушал этих русских… Им трудно понимать людей Востока, так же, как и нам их.

— Почему? — спросил Абдулла.

Исфандияр, на старости лет склонный к философскому осмыслению происходящего, ответил не сразу.

— Понимаешь… — начал он. — Мы с тобой, люди Востока, не можем жить, не думая о своих предках, как ближних, так и дальних…

— Конечно, — согласился Абдулла. — А как можно жить иначе?

— Мы, люди Востока, — продолжал старик, — знаем, что все в жизни совершили наши предки, а мы, живущие сейчас, только немного добавляем к тому, что они сделали.

— А как может быть иначе? — снова спросил Абдулла.

— Может, — вздохнул Исфандияр. — Эти русские не думают о своем прошлом, о тех, кто был до них. Они считают главным то, что совершили в жизни сами… А теперь и вовсе сошли с ума: объявили, что вся их жизнь начинается с тысяча девятьсот семнадцатого года… Скажи, как с такими людьми иметь дело?..

Абдулла по Петербургу знал других русских, а этих, о которых говорил его отец Исфандияр, тоже не понимал. Вот и сейчас для него было большой загадкой, почему этот Сухов, о котором он слышал как об отважном и опытном воине, в чем недавно убедился и сам, сидит в этом баке с совершенно чужими для него восточными женщинами. Почему этот воин так глупо рискует жизнью, защищая чужих жен от него, Абдуллы, — их мужа и хозяина.

Абдулла захотел получить хоть какой-то ответ на этот вопрос.

Дав знак нукерам удалиться, он вплотную подошел к баку, стукнул пару раз по металлу рукояткой маузера и спросил:

— Зачем ты защищаешь этих женщин, иноверец? Они же не принадлежат тебе.

— Ты хочешь их убить. Поэтому я их защищаю, — прозвучал ответ Сухова.

— Кто тебе сказал, что я хочу убить их?

— Я сам видел.

— Но это мои женщины. Что я хочу, то с ними и сделаю.

— Теперь они не твои. Теперь они освобожденные женщины Востока.

«Слова-то какие придумали, — усмехнулся про себя Абдулла. — „Освобожденные женщины Востока“… Как будто женщине нужна свобода!.. Женщине нужна любовь, красивая одежда и вкусная еда».

— К черту все, — прошептал он. — Надо отчаливать.

Абдулла повернулся к своим людям. Они стояли в ожидании приказа и все смотрели на него… Смотрели, как на воина, как на мужчину, наконец. Они верили, что кто-кто, а уж он-то найдет выход из глупого положения, в которое они попали. Самолюбивый Абдулла, глядя на них, почувствовал стыд за минутную слабость и, разозлившись на себя, сердито крикнул:

— Семен!

Подпоручик подскакал к нему, взял под козырек.

— Семен, скачи к Верещагину. Возьми у него гранат, — приказал Абдулла.

Семен, развернув коня, умчался, предварительно подав знак одному из нукеров следовать за ним.

Подскакав к белому домику бывшей таможни, подпоручик приказал сопровождающему его нукеру обождать перед домом.

Из окон дома доносились звуки гитары — Верещагин пел:

— «Ваше благородие, госпожа разлука…»

— Ты с ним поосторожней, — посоветовал нукер.

Семен снисходительно усмехнулся, бросил ему поводья своего коня и решительно поднявшись по лестнице, ведущей на второй этаж дома, громко постучал рукоятью плетки в деревянную ставню. Отклика не последовало. Он толкнул дверь.

В затененной комнате стоял сильный запах спиртного. Верещагин был пьян и пел, лежа поперек ковра на полу. Увидев на пороге подпоручика, он, перебирая струны гитары, которая покоилась на его животе, продолжал петь:

— «Мне с тобою холодно, вот какая штука…»

— Все поешь? — спросил подпоручик, нервно зыркая по углам, стараясь определить, где у хозяина арсенал.

Верещагин подпоручику не ответил, пьяно смотря сквозь него — такие люди ему никогда не нравились.

— «Письмецо в конверте погоди — не рви…»

— Я от Абдуллы. У нас нет гранат, а у тебя, мы знаем, запас, — сказал Семен строго.