Белое золото

— Известно, господа сговорились между собой и морочат нас, дураков. Но что Миныч, и тот господскую руку туда же держит. Круглая земля, а как же я столько места изъездил и не замечал? Да еще вертится… Грешно это и говорит-то, и больше ничего.

Относительно верчения земли Кирюшка и сам немного сомневался и особенно не настаивал на этом пункте.

Дедушка Елизар усиленно хлопотал около домашности и был счастлив. Парфен и зять Фрол возили из лесу бревна для будущей пристройки, и новая лошадь пригодилась, как нельзя лучше. Зиму еще семья должна была перебиться по старому, а ранней весной должна была начаться стройка. Поправлены были сарай и баня, куплены новые пошевни (сани с лубком), конская сбруя, разная одежда, — словом, семья Ковальчуков обзаводилась по настоящему, как и следует быть исправной крестьянской семье.

Дедушка Елизар пользовался побывками Кирюшки, чтобы записать расходы, старику начала изменять память.

— Ты у нас грамотей, Кирюшка, ну, значит, и пиши.

Кирюшка, с своей стороны, начал замечать, что дома, в Висиме, он как-будто немного чужой и многого не понимает, а на Авроринском — точно у себя в семье. Его так и тянуло на прииск. Не нравились ему висимские разговоры, — говорили больше о деньгах, как повыгоднее что купить, где подешевле найти и т. д. Кирюшку тянуло в Висим только одно — маленький братишка Илья. Ему было уже два года, и он начинал ходить довольно бойко. Кирюшка хорошо помнил наказ умиравшей матери и ревниво следил за братом. Ребенок оставался на полном попечении приемыша Насти. У баб своего дела было по горло, а тут еще у Марьи родился свой ребенок. Сиротка Илья рос как-то так, сам по себе. Его счастье, что Настя была добрая и ухаживала за ним, как настоящая мать. Кирюшка это ценил и потихоньку привозил с прииска разных гостинцев, какие самому случалось получать. Настя всегда краснела от радости и конфузилась.

— Ты только смотри за Илюшкой в оба, — наказывал Кирюшка тоном большого человека. — Покойная мать вот как просила, чтобы не оставлять. Известно сирота…

Настя обижалась на такие советы.

— Да ведь он махонькой, как его оставить? — удивлялась она.

Кирюшка любил поговорить с Настей о матери. Другие как-то не вспоминали Дарью, точно ее и на свете не бывало. Отец угрюмо молчал, и Кирюшка не смел заговаривать с ним сам. Зато с Настей он отводил всю душу. Дети, наученные сиротством, говорили теперь, как большие.

— Думаешь, женится скоро отец? — спрашивал Кирюшка: мысль о мачехе беспокоила его больше и больше с каждым днем.

— А то как же? Безпременно женится… Раньше-то Дарья весь дом поворачивала, все она и везде поспевала, а теперь-то и некому ее заступить. Тетка Марья вон с ног в одну осень сбилась, а тут еще свой ребенок; бабушка Прасковья стара стала, — походит, и спина у ей сейчас отымается; Анисья, того гляди, замуж выйдет. Кто же дом поведет без бабы?

Кирюшка сам понимал, что без бабы нельзя, и еще больше жалел мать.

— Когда тебя привели к нам, — рассказывал он, — мать-то вот как испугалась… Беднота была, каждая корочка на счету, не то, что теперь. Ну, а потом мать-то тебя и пожалела. Куда деться-то круглой сироте? Мать-то добрая была, добрее всех…

Настя слушала этот рассказ, повторявшийся с разными вариациями, со слезами на глазах. Она каждый день молилась за упокой души Дарьи и называла ее про себя матерью. В ее глазах Кирюшка был родным, и это родство делалось все ближе, благодаря маленькому Илюшке. Когда приезжал Кирюшка с прииска, Настя передавала ему о всех успехах, которые делал маленький Илья.

— Он уже все понимает, — трогательно уверяла Настя. — И знает, когда ты приедешь с прииска.

— Как же он может знать? — сомневался Кирюшка.

— А вот знает. Как начнет поглядывать в окошко, как полезет к дверям, — я и знаю, что ты едешь. Он умный, Илюшка-то…

Об этих заботах Кирюшки узнала Евпраксия Никандровна и ужасно была рада. Ведь доброе сердце — самое главное в каждом человеке. Прямо она ничего не говорила Кирюшке, а расспрашивала его о семье к слову, как будто невзначай. Кирюшка с детской откровенностью рассказывал все и строил разные планы.

— Отец женится, ну, пойдут у него другия дети, — рассуждал он тоном большого человека, который особенно нравился «солдатке». — Уж тогда Илюшка будет совсем лишний. У мачехи-то всего натерпится. Тоже вот и Насте плохо придется.

— Чего же ты думаешь делать?

— А вот еще подросту малость, тогда…

— Что тогда?

— Ну, значит, возьму Илюшку к себе. И Настю тоже…

Незадолго до Рождества на Авроринский приехал дедушка Елизар. Евпраксия Никандровна встретила его довольно холодно.

— Тебе что-нибудь нужно, старик?

— Воопче, так, сударыня… Значит, на счет Кирюшкина жалованья.

— Ну, нет, это ты оставь. Кирюшкино жалованье так и пойдет Кирюшке… Я удивляюсь, что это ты говоришь. Слава Богу, сейчас у тебя свои деньги есть.

— Какия деньги, сударыня, помилуйте. Вот сына после святок буду женить, — вот и деньги понадобились.

— Которого сына?

— А Парфена…

— Жени на свои, а Кирюшкиных денег я не дам. Я думала гораздо лучше о тебе…