Белоэмигранты на военной службе в Китае

После долгих поисков японцам при помощи русских осведомителей удалось найти расположение радиостанции. Был разработан детальный план захвата дома «полковника Х». Стояла поздняя ночь перед Рождеством 1941 г., сочельник. Мрачковский сидел у письменного стола за работой, заканчивая последнюю депешу для передачи в Чунцин, составленную по данным секретных агентов, сетью которых он руководил. Последние его письма и документы свидетельствуют, что он предчувствовал свою гибель. В своем последнем прощальном письме Кате, жене брата, он пишет: «Катя, дорогая! Конец близок, теперь я знаю это. Все эти годы постоянной непрерывной войны и жизни, полной опасностей, я всегда знал и чувствовал, что мне не угрожает смерть и что я буду спасен. Всегда и всюду у меня была эта уверенность. Но сегодня у меня этой уверенности нет. Но, Катя, что бы ни случилось со мной, я знаю, что скоро умру с чувством полного удовлетворения, с сознанием, что умираю не напрасно. Я умираю с радостью и знаю, что этот старый мошенник Доихара будет зубами скрежетать, когда узнает, что меня не удалось захватить живым! Ведь я сделал японцам вреда больше за все эти годы, чем кто-либо другой, потому что я ненавижу их, потому что я все еще помню Русско-японскую войну, Порт-Артур и Цусиму! Это мои последние слова, Катя, обращенные к Вам. Солнышко мое, молитесь за меня. Они меня не поймают…»[1286]

Но он спокойно продолжал работу. С его аккуратностью он каждый день проверял свой пистолет, чтобы не быть застигнутым врасплох. Он держал его под рукой на столе. Полковник только что получил письмо от брата Георгия на чужой адрес и чужое имя, из которого узнал, что у них с Катей родился сын. Они по-прежнему жили в Циндао и были счастливы. Мрачковский все еще любил Катю и до сих пор не женился. Хотя к моменту его поступления в китайскую армию он был не юн, Мрачковский пользовался вниманием женщин. Но он продолжал держать на столе небольшой снимок с Катей, сделанный в те дни, когда он еще надеялся на взаимность. На лице Кати была та же чудная улыбка, такая заманчивая, теплая, близкая… Дописав письмо, которое вскоре должны были переправить в Циндао, полковник вошел в маленькую комнату позади его кабинета, где была секретная радиоустановка. Там, несмотря на поздний час, у ключа сидела юная китаянка-радистка и лихорадочно посылала в эфир срочную зашифрованную радиограмму. Усталое, измученное лицо Иннокентия Сергеевича при виде Лянь Хуа, что в переводе означало Лотос, смягчилось, разгладилось. Лянь Хуа была его незаменимой помощницей, ни страшная жара, ни тайфун или неожиданный снегопад – ничто не могло остановить ее. Она всегда была на своем боевом посту у секретной радиостанции «полковника Х». Она знала, что делает большое дело для своей страны, вносит свою лепту в общее дело борьбы против хищных японцев, ненавистных насильников, захватчиков ее страны. Она страшно гордилась тем, что была помощницей самого знаменитого «полковника Х». Еще находясь в Сиане, Мрачковский подобрал на улице голодного заморыша, замызганного десятилетнего ребенка, сироту Лянь Хуа, потерявшую родителей во время конфликта китайцев с японцами. Мрачковский взял девочку к себе домой, поручив служанке-«аме» обмыть, накормить и приручить маленького звереныша. Прошло немного времени, и Лянь Хуа превратилась в хорошенькую девочку-подростка. Иннокентий Сергеевич отправил ее в школу. Училась она очень хорошо. Больше всего ее интересовала математика. Возможно, потому, что сам Мрачковский был талантливым математиком. «Будешь женщиной-инженером!» – смеялся он. Ему казалась забавной эта идея. Действительно, в Китае того времени женщина-инженер была так же распространена, как сегодня мамонты и динозавры. Лянь Хуа сильно привязалась к полковнику и смотрела на него как на своего благодетеля. Она помнила, как этот благородный человек вытащил ее из голода, рубища и нищеты и дал ей то, чего не могли дать и родители. В страшные для Китая дни Шанхайского конфликта ей было всего пятнадцать лет, но она, несмотря на протесты Мрачковского, пошла добровольцем в армию и была прикомандирована на его бронепоезд «Призрак». Там, в ежедневных боях, в дыму и копоти, в грохоте орудий и разрыве снарядов, выковывался ее характер и крепла привязанность к наставнику. Она была влюблена в него так, как может любить молодость, любила первой юношеской любовью, хоть Лянь Хуа старалась и не показывать этого. Она продолжала называть его «фу-цин», или «отец», но это отмечалось все реже и реже. Все чаще она переходила на «сяньшен», или «господин», «наставник». Она боготворила его.