Белокурые бестии

Маруся приезжала к Самуилу Иосифовичу не меньше пяти раз в течение месяца, и за это время узнала много интересного, не только о детстве Самуила Иосифовича, но и о его преклонных годах, работе с иностранными и нашими режиссерами, о технологии производства фильмов и костюмов для них, из какого материала их обычно шьют и куда потом отправляют, и какой это вообще неблагодарный труд — художника по костюмам в кино — как быстро в конце потом мелькает его фамилия в титрах, так, что даже никто и прочитать толком не успевает, и еще много-много чего, в том числе, и про соседей Самуила Иосифовича, один из которых, очень хороший человек, почти всю жизнь провел в тюрьме, другой в тридцатые годы служил в НКВД и изобрел специальную пытку, в своем роде уникальную и простую, как все гениальное, так как для нее требовалось всего два табурета, один ставили на другой, а сверху сажали связанного заключенного, потом табурет снизу резко выдергивали; также где-то неподалеку от Самуила Иосифовича жила старушка, которая в юности была влюблена в моряка дальнего плавания, который вел очень широкий образ жизни, веселился, ходил по ресторанам, а на нее внимания совсем не обращал, поэтому она пошла и написала на него донос, на этот факт Самуил Иосифович наткнулся как-то случайно в одной публикации в начале 90-х, где упоминалась ее фамилия и по еще ряду косвенных данных догадался, что это была именно она, он тогда пришел к ней, а старушке тоже было уже за девяносто, она была ровесницей века, так вот, Самуил Иосифович пришел к ней и сказал:

— А помните ли вы Перовского, Мария Игнатьевна?

— Не помню я никакого Перовского, отстаньте от меня! — сказала она и захлопнула у него перед носом дверь…

Про Роальда Штама же ей за все это время, помимо самой первоначальной и удачно схваченной информации о том, что он был очень бледный и эрудированный, ей удалось выудить только то, что он страдал от астмы и от этого пристрастился к эфедрину, а также еще и то, что «маресьевцы» собирались в квартире неподалеку от Калинкина моста, где по ночам устраивали оргии. В конце концов, и это было неплохо. И Маруся сказала, что все, пожалуй, пока достаточно, она узнала все, что хотела, и того, что ей наговорил Самуил Иосифович про Роальда Штама, ей хватит уже на десять огромных статей, и так всю эту информацию ей будет очень трудно переработать, перенося ее с диктофона на бумагу, и что если дальше она будет слушать все эти бесконечные подробности из жизни Роальда Штама, то она просто не успеет к сроку, а его юбилей уже на носу… Самуил Иосифович сначала с ней не согласился и сказал, что напрасно она так спешит, он еще многого ей не рассказал, что могло бы ее заинтересовать, но, с другой стороны, нельзя объять необъятное — что есть, то есть, раз уж ей некогда, то тут ничего не поделаешь…

Вместе с тем, он очень бы хотел ознакомиться с тем, что конкретно из его слов войдет в статью Маруси о Штаме, для него это было очень важно, потому что он опасался, что мог случайно наболтать чего-нибудь лишнего. Маруся ответила ему, что ничего страшного, сейчас в газетах, вообще, пишут черт знает что и никому до этого нет никакого дела, потому что их уже давно никто не читает, а если и читают, то очень невнимательно, все привыкли, потому что люди слишком устали от огромного потока новой информации, обрушившегося на их головы. Но Самуил Иосифович настаивал на своем, пусть она и права, но на свои слова он все-таки должен посмотреть.

И когда, через пару дней, Маруся принесла ему все, что он сказал про Роальда Штама, а все это уместилось в несколько строчек печатного текста, где было написано только, что это был очень бледный, замкнутый, очень начитанный и эрудированный юноша, который страдал от астмы и поэтому пристрастился к эфедрину, он также был близок к группе художников-«маресьевцев», снимавших квратиру неподалеку от Калинкина моста, где они по ночам устраивали оргии. Однако и этих нескольких строчек хватило, чтобы Самуил Иосифович, ознакомившись с ними, вдруг вскочил и нервно забегал по комнате: «Вы что, Маруся, с ума сошли! Я никогда такого не говорил, уберите, уберите это немедленно!», — он имел в виду астму, эфедрин и оргии, малейшее упоминание об этом Самуил Иосифович потребовал от Маруси убрать и, не дай бог, даже в устной форме никогда об этом никому не говорить. Он был согласен, чтобы в ее статье остались только его слова о том, что это был очень бледный и эрудированный юноша, больше там ничего с отсылкой на Самуила Иосифовича быть не должно ни в коем случае. И Маруся вынуждена была клятвенно ему подтвердить, что она выполнит его настоятельную просьбу, оставив только то, что он от нее требует.

На прощание, немного успокоенный марусиными заверениями, что она будет строго следовать его воле, Самуил Иосифович сказал, многозначительно глядя на нее:

— Ах Марусенька, поверьте мне, все в этом мире не так просто, как вы думаете, все еще очень много раз может измениться, и так, как вы даже и представить себе не можете!

* * *