Беломорье

Вскоре Алешка заметил, что стоило кому-нибудь из сухопайщиков отойти подальше от избушки, как Трифон, словно невзначай, подходил к нему и, взяв под руку, уводил в лес.

— Тятька, — спросил Алешка отца, — а чего пузан рыбаков поодиночке в лес водит?

— Делишки обделывает! Я не зря в избе сижу, будто не-можется мне. Слух был, что какой-то швед приехал и скупает по хорошей цене рыбу, а пузан полцены за рыбу дает! Вот и идут к нему туго. Да…

Помолчав, Терентий крякнул с досадой:

— Не отвертеться, сынок, от мироеда. Ведь к нему же за трешкой зимой побежишь!

К вечеру Терентию пришла очередь идти в караулку следить за рыбой. Алешке не хотелось сидеть в дымной избе, и он пошел с отцом. Вскоре, увидев идущего к ним хозяина, Алешка дернул за ногу накрытого тулупом отца и торопливо произнес:

— Пузан, никак, до нас скачет?..

— А ну, Алешка, лезь под тулуп караулить, — сказал Трифон, подойдя к ельнику. — Надо с отцом о делах погуторить… Терентий, а Терентий!

Рыбак не спеша откинул в сторону тулуп, прищурился, глянув на снег, озаренный вечерними лучами солнца.

— Для твоей рыбы, — отводя Терентия от караулки, отчет канил хозяин, — у меня припасены сельдянки… Сколько уступишь?

— Да я не знаю, хозяин, — замялся тот, — хорошей цены не дашь, а в убыток кому продавать охота?

— Чудаки, не люди! Тебе только денежки получать, а мне вся забота! На пароход сядешь, так боишься, что утонешь со всем добром, а в Архангельск приедешь, так тоже намаешься, пока по сходной цене продашь… А расходов сколько? Иной раз аккурат в убыток сторгуешь!

— Ты сколько же за сельдянку дашь?

— Уж самую высокую цену… Одному тебе дам в уважение к бедности! По сорок пять копеек… Во сколько даю! — взмахнул рукой хозяин.

Терентий решительным шагом пошел к избе.

— Ты куда? Ну, согласен?

— А сам по рублю в Архангельске продашь?

— На шведа проклятого надеешься, — зашипел хозяин. — Только что-то он не едет сюда… А зимой к кому побежишь за рублем? Швед, поди знай, далеко будет.

Терентий, сделав шаг-другой, остановился.

— Даешь мало!

— А сам повезешь, так за сколько отдашь?

Терентий ничего не ответил.

— Зимний уговор помнишь? — проговорил хозяин, медленно подходя к Терентию, со злобой дробившему сапогом хрустальные катышки заледенелого снега. — Напомню! У голытьбы на что другое, а на это память завсегда слаба! Сколько трешниц вперед забрал? Поди, забыл? А у меня записано!

— Без тебя, хозяин, знаю. Чего рану травишь?

— А того и травлю, что ты голову, никак, утерял. Один провоз сколько стоит? И бочат новых у тебя нет, в старые сельдянки наложишь, что будет? Чего же ты нос-то задираешь?

— А того, что ты силой своей пользуешься!

— На моем месте каждый так поступит! Не я, так другой придет, у кого капитал позволяет… Ну да ладно — добавлю еще на мой счет из лавки задарма восемь аршин ситцу бабе, да тебе с мальчишкой восемь аршин на рубахи к празднику.

Терентий вздохнул и взглянул на хозяина.

— А как рассчитывать будешь: зараз или по частям?

— Где капиталу найти? — лукаво засмеялся Трифон. — Тебе все отдай, да другому, да третьему… Вас-то много, а я один. Да уж по секрету скажу: кому-кому, а тебе отказа не будет. Лишь при людях не проси. Люблю я тебя…

— Не меня, рыбу мою любишь… На моих двух паях сотню себе в карман положишь! — заговорил Терентий, то расстегивая, то вновь застегивая полушубок.

— А ты уж подсчитал? — усмехнулся хозяин. — Арифметчик ты, видать, большой.

— Говорю правильно! Сотню мне отдашь, ее я проем с семьей, и той не хватит на год… А тебе такая же сотня прибыли с меня в твой запасной капитал пойдет… Сколько же я из-за своей нищеты сотен рублев тебе надарил! Подумаешь, так голову себе охота расшибить!

Трифон подошел вплотную и, по привычке напирая на Терентия брюхом, заговорил:

— Ты не буянь! Ты смирись! Доля сухопайщика кому не известна? И дорога тебе одна: не пойдешь против меня — поддержу тебя в нищете, не дам на погибель… Кричи не кричи, а криком капитала не нажить! Мой закон помни: ласковому — помогу, буяна — в гроб загоню!

Трифон быстро пошел к избушке. Терентий побрел к караулке. Там он лег и прижался лицом к снегу.

Алешка приподнял полу тулупа и увидел, что из глаз отца текут слезы.

— Тятька, чего ревешь? Аль пузан обидел?

— Криком бы кричал, сынок! До того моей сотни жаль… На что она ему нужна, тысячнику? А нам опять муки, керосину да соли в долг у него забирать. А на сотню, что от меня к нему в прибыль уйдет, сколько бы я по хозяйству справил!

— А ты, тятька, не продавай ему…

— Сельдянок хороших нет… Ему первому солить обязан, а своя рыба за это время засинеет и в сорту упадет. Не продашь Трифону — у кого в долг зимой перехватишь? Откуда копейку добудешь? С голоду помрешь. Нет, сынок, нам выхода…

— Невод бы надо, тятька! Зря от невода отказался, — жалобно проговорил Алешка…

Не спалось в эту ночь парнишке. Но что мог он придумать, если тысячи рыбаков сотни лет не могли ничего придумать! Их кормилец — невод — был в руках жестоких и ненасытно жадных хозяев.

2