Беломорье

— Будто уж так все плохо? — неожиданно вмешалась в разговор Надя, обиженно глядя на смущенного отца. — Теперь в каждом бараке сколько сознательных стало. И разговоры совсем о другом стали, а не как прежде — кто сколько выпил, да кто у кого гривенник выиграл.

— Правильно, дочка, что нас защищаешь, — улыбнулся Власов, — и старика не давай в обиду!

Девушка потупилась и принялась торопливо подкладывать сухие сучья в костер.

— Хватит варить, есть пора… — не глядя ни на кого крикнул ей Никандрыч. — Эх ты, повариха. Рыбу, поди, совсем разварила? — Он вынул из-за пазухи завернутые в чистую тряпку деревянные ложки, одну подал Тулякову, а другую протянул Васе.

— Эге, Никандрыч, никак с прибавлением семейства поздравить можно? Ребята, третий едок в семье появился! — выкрикнул Толька Кяньгин, озорно подмигивая своему сверстнику.

Тот так сконфузился, что даже отбросил ложку. Смущение парня и девушки, не знавших, куда деваться от шуток и поздравлений, развеселило всех.

— Не сердись, Надюша. — Никандрыч обнял дочь, у которой блеснули слезы. — Радуются ребята, вот и дразнят тебя. Вишь, сколько живого дела оказалось!

Уселись поближе к догоравшему костру и чинно потянулись к котлу. Рядом с Толькой Кяньгиным был кошель из бересты. Парень вопросительно посмотрел на пилостава, тот недоуменно развел руками, но большинство сидевших в кругу утвердительно закивали. Тогда Толька достал зеленую бутыль и толстущего стекла стаканчик.

— По случаю приезда Григория Михалыча, — торжественно провозгласил парень, — всем по чарочке.

Туляков не удержался от гримасы.

— За пять лет тюрьмы и ссылки отвыкла глотка от этого зелья, — сказал он.

Еда не мешала беседе. Договорились сообща писать корреспонденции в газету о том, какие притеснения приходится испытывать рабочим от конторских и хозяев.

— Возникает новая забота, — продолжал Туляков, когда после еды запахло сладковатым запахом махорки, — наладить доставку на завод партийной литературы…

— Ежели насчет газеты, так первая ласточка из Питера к нам уже залетела! — воскликнул Никандрыч. — А ну, Надежда свет Ивановна, что за стихи там были напечатаны?

Преодолевая смущение, Надя наизусть прочитала стихотворение:

Полна страданий наша чаша,
Слились в одно и кровь и пот.
Но не угасла сила наша,—
Она растет, она растет!
Кошмарный сон — былые беды,
В лучах зари грядущий бой,
Бойды в предчувствии победы
Кипят отвагой молодой!
Пускай шипит слепая злоба,
Пускай грозит коварный враг…

Девушка перевела дыхание, некоторое время помолчала и. набрав в грудь воздух, медленно отчеканила:

Друзья, мы станем все до гроба
За правду — наш победный стяг!

Ей дружно захлопали.

— Что это за газета? — удивился Туляков. — «Звезда»?

— Пока, Григорий Михалыч, из глуши выбирался, новая газета на свете появилась, — от улыбки лицо Никандрыча покрылось множеством морщинок, — дружки-моряки нас не позабыли и номерок прислали.

В руках Тулякова очутилась газета с коротким заголовком «Правда» № 1, воскресенье, 22 апреля 1912 года. В глаза бросился крупный шрифт заголовка «На грани». Под ним значилось: «Наша газета появляется в момент, который справедливо может считаться гранью, разделяющей два периода рабочего движения в России».

— Минуточку, товарищи, минуточку, — моляще пробормотал Туляков, торопливо читая про себя статью. Понимая, что собравшимся тоже хочется познакомиться с ней, Туляков прочитал конец статьи вслух:

— «Столыпин когда-то крикнул в сознании силы реакции: «Не запугаете». Макаров теперь повторяет: «Так было, так будет». Столыпин оказался прав на пять лет, а Макаров на пять дней. Банкротство столыпинско-макаровской политики произошло под напором пролетарского движения. Министру Макарову выпала незавидная честь пропеть лебединую песню столыпинской системы. Рабочее движение перешло грань…»

— Рабочее движение перешло грань, — повторил Туляков, помолодевшими глазами глядя на присутствующих. — А ну, Надюша, еще разок! Хорошо у тебя получается.

Охваченная таким же, как и все, радостным подъемом девушка, теперь уж без прежнего смущения, прочла стихи, под которыми стояла подпись «Придворов»[17].

Началось чтение столбца за столбцом, а затем обсуждение материалов, напечатанных в газете. Всем казалось, что гость должен во всем разбираться, что каждая заметка должна быть ему понятна. Однако Туляков не раз попадал в затруднительное положение. «Вот и сказалось сидение в деревушке, — пугался он, — вот и отстал от жизни».

Уже давно настало время расходиться, но никто не решался подняться первым. Люди принимались прощаться с Туликовым, но возникали новые и новые вопросы, и еще час-другой пролетел в оживленной беседе.

Наконец Никандрыч, решительно тряхнув головой, заявил:

— До завтра, Григорий Михалыч. После гудка жди меня в избушке.