Беломорье

— Не к тестюшке ли идешь, Цыгаи, прощаться?

А на обратном пути те же мучители громко, на всю улицу кричали:

— Чего, Цыган, мало у Мошева гостил? Аль ворота для дорогого зятюшки заперты?

Старый Мошев упорно не хотел прощать виновных…

За Егоркой числился долг зажиточному старику Лукьянову, надо было выставить ему десяток саженей дров. У старика всегда был большой запас поленниц, и он любил хвастаться, что ему «хоть три года в лес не надо смотреть». Тоскуя от безделья, сгорбленный хронической резью в животе, старательно закутанный в широченную шубу, богач ковылял почти каждый день к Егоркиной избе.

— Скоро ли, мошенник, дрова мне представишь?! — задорным голосом кричал он с улицы. — Аль Мошеву велишь за себя в лес идтить?

Чтобы надоедливый старик отвязался от него, Егорка решил отправиться в лес, приказав Настюшке за это время вымолить у родителей «прощение».

Возвратись из леса, он узнал, что тесть по-прежнему не согласен на примирение. А ведь совсем мало времени оставалось до того дня, когда начинался повсеместный выход поморов на мурманскую сторону.

Узнав, что его приказание женой не выполнено, Егорка зло тряхнул головой. Черные пряди волос разметались, осунувшееся за эти дни в лесу лицо побледнело, глаза, то блестя, то словно потухая, округлились. «Господи, ровно дьявол какой!» — перепугалась Настя, глядя на медленно надвигающегося на нее мужа. Она хотела метнуться на улицу, но страх сковал ноги, и, глядя на искаженное лицо мужа, она подумала: «Может, и впрямь, как люди бают, он от сатаны рожден?»

В Егорке нарастала лютая злоба. Он с ненавистью глядел на миловидное, заметно отощавшее лицо жены: «Своей бабе велел, а она не выполнила наказа».

— Заказал тебе получить прощение, — грозно нагнулся он над Настей, — сказывай?

— Не хочет, Егорушка… — От страха перед мужем она зажмурила по-отцовски выпуклые глаза. — Видеть он нас не хочет!

Не торопясь, Егорка намотал на левую руку косу совсем растерявшейся жены (Мошев никогда детей не бил) и. не спеша, стал бить ее по груди, по животу, по бедрам, прицеливаясь, как бы побольнее Стукнуть ее своим, словно кость, твердым кулаком.

— Коли муж велел, — медленно говорил он, — так должна была вымолить… должна… должна!

Вначале тихо, опасаясь, что услышат посторонние, затем, забывая от боли стыд, Настя стала кричать громче и громче. Под окном лачуги начали собираться соседи…

«Цыган Настюшку колотит!» — полетела по селу весть. Толпа любопытных увеличивалась с каждой минутой, но на помощь молодой женщине в избу никто не шел.

— Так дуре и надоть! Из такого богачества да к рибушнику-у, — громко запричитала жалостливая бабенка, — Вот и поделом… дурище-то… бессчастной… горемычно-ой! — вдруг во весь голос заголосила она. — О-ох ты, сиротинушка го-орькая… И пожалеть-то-о тебя неко-ому!

Растолкав толпу, Дарья бросилась в избу, Егорка оттолкнул жену.

«Тюкнуть себя по башке, что ль? — подумал он, косясь на топор, блестевший под темной лавкой. Оглянулся на прокопченные дымом стены. Не уйти ему вовек от нищеты! Впереди только новые несчастья и еще более тяжелые лишения. Вспомнились слова Боброва: «А детей наплодить, так и картофь, ежели она с солью, за лакомство покажется», и словно дребезжащим тенорком где-то рядом заскулил Ерофеич: «Всю-то жизнюшку колотился, а так коня и не добыл! Легко ли мне, старому, лесины вздымать?» Все, все это неизбежно ждало Егорку впереди! Он зажмурился, медленно перекрестился и, не видя, что Дарья настороженно следит за ним, нагнулся к топору. Но мать метнулась к нему, выхватила топор и, распахнув дверь, с силой, совсем необычной для старухи, забросила его на крышу сарайчика.

— Ты это кого? Мать или себя? — ее голос звучал сейчас так, что Егорка почувствовал себя провинившимся мальчишкой. — Ложись, говорю тебе, дурак!

Не отдавая себе отчета, Егорка послушно лег и уткнул голову в подушку. «Не зашиб ли насмерть Настюшку? — с ужасом подумал он и успокоился, расслышав ее плач. — Коли ревет, значит, жива осталась».

Когда к Мошевым прибежала соседская девчонка и закричала: «Настюшку Цыган бьет!» — старуха с воплем вскочила со стула, машинально заправила волосы в повойник, но Мошев оттолкнул жену от двери.

— Сиди… не смей идти… Нет у тебя дочери! — Густая, седеющая борода его от ярости затряслась. — Нет у нас дочери! Для кулаков рибушника дочь мою выкормила? — Старик грузно сел на излюбленное место под божницей и уставился выпуклыми глазами в угол печи…

Вечером Настя прибежала к сердобольной крестной Родионовой и, вместе с ней оплакав свою горемычную судьбу, без труда упросила ее сбегать за матерью. Чтобы старик не заметил ухода, старуха Мошева без шубы и платка по задворкам пробралась в дом Родионовой. Добрая старуха уже свыклась с мыслью, что ее зятем сделался Егорка… Час-другой прошел у матери с дочерью в слезах, горевании и взаимных жалобах. Потом, накинув платок хозяйки, старуха поплелась домой вымаливать милость мужа.

— К дочери бегала? — отрывисто спросил Мошев, едва старуха переступила порог дома. — Не утерпела.