Беломорье

После кинематографа в общежитии учительниц всю ночь велись задушевные разговоры о неудавшейся любви, о печально сложившейся жизни…

Как во сне промелькнул месяц жизни в Архангельске, и Нина Кирилловна вновь очутилась на пароходе. Было пасмурное утро, когда, вызывая гудком лодку, пароход подошел к Ковде. Учительница тоскливо смотрела на серенькие домики, разбросанные по безлюдному серому берегу. Еще год жизни пройдет в этом глухом медвежьем углу. Еще год! Только что покинутый губернский город показался незабываемо чудесным и радостным…

Открыв свою комнату, Нина Кирилловна распаковала вещи и принялась кипятить чай, нет-нет да и посматривая на привезенную пачку книг. Наступило лето, время разлуки с тем, кто был отделен от Ковды не одной сотней верст глухого леса, непроходимых болот и озер. На почту идти было рано. Несомненно, там уже лежало письмо от родных, как всегда, звавших ее погостить. И хотя Нине Кирилловне удалось скопить сотню рублей, эти деньги считались не своими, а «его», и тратить их на себя казалось ей смертным грехом. Поездка к родным отменялась. Не успела Нина Кирилловна выпить чашку чая, как кто-то постучал в дверь, и на пороге появился старик Матросов.

— Эка беда, — по-бабьи запричитал он, — уж я ль не торопился? А ты, глянька-ка, разложиться успела. Тебе ведь ехать надоть!

«Неужели с мамой что случилось?» — подумала Нина Кирилловна, не спуская глаз с вошедшего.

Тот разгладил усы и, подмигнув, вполголоса сказал:

— Григорий Михалыч вас в Питер зовут, вот и письмецо от него. — Старик подал побледневшей девушке бумажную трубочку.

Дрожащие пальцы с трудом развернули столь необычного вида письмо. Из первых же строк Нина Кирилловна поняла — Туляков бежал.

— Он был здесь, — едва смогла прошептать она, — он был здесь.

— Не печалься, вот и адресок его. Сынок наизусть заучил и мне наказал не записывать: «Петербург, Загородный 12, квартира 1, Анна Павловна Милютина». Сказать ей: «Михаил просит вас купить билет на Евгения Онегина». Записывать нельзя. Велено заучить. А еще Григорий Михалыч оставил у меня книги и железный ящик. Ящик велел в землю закопать. Там шибко важные бумаги хранятся.

Старик так и не дождался ответа от «учителки». После долгого молчания, лукаво усмехаясь, он добавил:

— Завтра пароход на юг пойдет. Поди, за сутки что-нибудь обмозгуешь? Понадоблюсь, сей день ищи меня у бани, пол прогнил, так я новый ставлю.

Когда он ушел, Нина Кирилловна подумала: «Уж не сон ли это?» Она вновь перечитала письмо, и только теперь дошел до нее глубокий смысл написанного: «…всегда думал о вас. Если говорить о личной жизни, то в ней место вам, и только вам. Ваше согласие сделает меня самым счастливым». Вот когда произошел коренной перелом в ее жизни!

Проще всего было бы закопать ящик с литературой в землю до лучших времен, а самой сесть на пароход и добраться до Питера. Но можно ли закапывать в землю то, что нужно раздать по рукам, чтобы учить людей правде, учить бороться за нее?

Туляков ничего не писал, как поступить с литературой, но Нине Кирилловне было понятно, что ее долг переправить литературу на сорокский завод. Только кому доверить перевозку ящика в Сороку? Почти на каждом пароходе шпики, а на больших пристанях жандармы. Они шныряли по судну, проверяя едущих. Нина Кирилловна решила ехать сама и лично передать «сейф» надежному человеку. Она знала лишь двух человек, которым можно довериться, — шуерецкого учителя Власова, переселившегося на сорокский лесозавод, и Двинского, живущего в Сумском Посаде. Ехать в Сороку к Власову было опасно. Можно было подвести не только его, но и раскрыть всю заводскую организацию. Зато в Сумском Посаде других ссыльных, кроме Двинского, не было. Нина Кирилловна решила ехать к нему.

Квадратный жестяной ящик нельзя было замаскировать ни под чемодан, ни под вещевой мешок. Проще всего было вынуть из него содержимое. Однако Нине Кирилловне казалось, что «сейф» нужно передать в том виде, в каком он был оставлен Туликовым. Чтобы необычный вид ящика не привлекал внимания постороннего глаза, учительница смастерила из наклеенных на картон учебных картин нечто вроде картонки для шляпы. К счастью, модницы носили шляпы с громадными полями и страусовыми перьями. Пусть все думают, что учительница — франтиха не хуже других! Чтобы самодельная картонка не сломалась от тяжести ящика, Нина Кирилловна попросила Матросова вставить внутрь картонки фанерные пластины. После долгой возни злополучный ящик был надежно замаскирован и перевязан несколько толстоватым для картонки белым шнуром от штор.

Чтобы не вызвать подозрения, Нина Кирилловна сообщила, будто уезжает на летние каникулы. Громоздкую картонку взял провожавший ее Матросов, у нее же в руках осталась плетеная корзинка, куда почти полностью уместилось все ее несложное имущество.