Читаем Беломорье полностью

— Знаем, знаем, — дружелюбно улыбнулся Власов, — пожалуй, хватит попусту руками махать?

— Хватит, — признался Двинской, — хватит кустарничать, пришел к вам.

— Давно пора, товарищ Речной, — учитель обнял его, — три года назад я говорил об этом некоему студенту, присланному из столицы. Помните?

Двинской молча кивнул.

Пронзительно засвистел гудок: на заводе начался обеденный перерыв.

— Посидите, — шагнув к двери, проговорил учитель, — приведу верного человека. Он душа всему делу на заводе.

«Верный человек» оказался пилоставом Никандрычем.

— Знаю о вас, знаю, — старичок лукаво посмотрел на Двинского. — Сегодня суббота, завтра завод отдыхает. Есть о чем поговорить. А болтаться вам по заводу за зря нечего. Посидите-ко в моем домишке до конца смены. У воды он стоит… На ночь на острова переберемся.

Пилостав жил в своем домике в два окна по фасаду и по одному с боков. В домике, как и у всех, слева была русская печь, справа — кровать. Вдоль трех стен тянулись лавки. Справа, в красном углу, стоял стол, а слева, от печки до стены, висела ситцевая занавесь — место для стряпни.

— Вечером буду знакомить вас с нашими/ Сознательных на заводе, конечно, много, да мы всех сразу не собираем. Осторожность сейчас нужна, как никогда!

Пилостав вынул из кармана газету.

— Почитайте пока. А вечерком поговорим.


Лишь около полуночи солнце закатилось, и на полнеба запылало огромное зарево заката.

В этот час сонного затишья Никандрыч с дочерью, его сосед и Двинской втащили в лодку небольшой невод, девушка поставила на сеть большущий берестяной туес с пресной водой… Из устья Выга поплыли к группе недалеких островков.

— Может быть, на берегу шпики стоят да на нас в бинокль смотрят, — усмехнулся старик. — «Интересно бы знать, о чем они говорят?» — вздыхает, поди, главный шпик. «Да как узнать? — отвечает младший. — Место здесь открытое, не подберешься!» А мы тем временем душеньку нашу отводим, о чем хотим говорим и привольем любуемся…

— Куда править? — спросил сидевший на руле сосед.

— Давай на Семужный, на Александрово счастье на сей раз закинем. Може, побалуемся семужкой?

Семужный островок отличался от других тем, что посредине его высилась скала, со всех сторон защищавшая сидящих от ветра. Тут же оказалась аккуратно сложенная поленница дров.

— Приволье какое! — сказал Двинскому Никандрыч. — Я-то забрался сюда из Подмосковья совсем молодым. Ну, думаю, дай боже год протянуть — одни скалы да болота! А вот уж тридцатый год живу, да и останусь здесь до гробовой доски…

Чтобы не привлекать к себе внимания, расположились к востоку от скалы. Сидя под ее прикрытием, видели лишь небо, море и уходящие вдаль островки. На самом горизонте синел еле видимый Большой Жужмуй, ближе темнел Малый Жужмуй, а невдалеке виднелся островок Осинка, на котором в темные ночи поблескивал огонек маяка… Уже более полусуток стоял штиль, и вода в Сорокском заливе казалась стеклом. Ни одна морщинка не бороздила поверхность воды, лишь узенькие блестящие полоски отделяли островки от их опрокинутых отражений в зеркальной глади залива.

Надо было дождаться подхода второй лодки. Беззвучие так заворожило людей, что, хотя прошло немало времени, никто — ни пилостав с дочерью, ни их сосед, ни Двинской — не проронили ни одного слова. Каждый уселся поудобнее— кто на камень, кто на галечник — и молча смотрел вдаль.

Но вот издали донесся всплеск весел. Вскоре кто-то окликнул: «Э-эй! Тут ли?» Пилостав ответил: «Сюда, ребята!» И только тогда, словно чем-то испуганные, все зашевелились: Надя торопливо побежала за дровами,

сосед начал разжигать хорошо просохшие поленья, старик принес забытый в лодке туес пресной воды, а Двинской, подойдя к самой воде, всматривался в лица прибывших.

— Едва отвязались от Афоньки, — заявил рулевой, как только лодка с хрустом врезалась в прибрежный песок. — Привязался к нам: возьмите, мол, на рыбалку да возьмите. Только и спаслись, что на шкалик, проклятому, дали!

— Это и есть главный шпик, — вполголоса сказал пилостав Двинскому. — Ладно, что пьяница лютый, хоть винищем от него откупаемся. Ну, товарищи, знакомьтесь. Этого человека будем звать Речным, а про другую фамилию его нам дела нет.

Приехавшие были рабочими лесозавода. Двинской обменялся с ними рукопожатием и узнал их имена.

— Это, конечно, не все, — предупредил пилостав. — Зато каждый из присутствующих за другого поручится, как за самого себя. Ну, а теперь мы сперва сети прополощем, а то, неровен час, могут с берега к нам понаехать. Попытаем счастье товарища Речного!

Все вновь уселись в лодки, и пилостав стал равномерно разматывать и опускать снасть в воду. Улов был невелик, но ценен: добыли две большие семги. Одну надлежало съесть тут же на рыбалке, а другую предложили учителю, у которого на днях жена родила первенца. Свежая семга, по местному поверью, хорошо действует на здоровье кормящих матерей.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века