Беломорье

Как и предполагал Александр Александрович, Лукьяниха легко согласилась подтвердить, что невод отдан ею Двинскому в дар. Двинской вынул захваченную с собой бумагу и чернила и, не мешкая, написал два экземпляра дарственной записи — одну себе, другую для волостного правления.

Процедура заверки подписи неграмотной старухи требовала ее выезда в Сороку, где помещалось волостное правление. Но было уже поздно ехать туда, и Лукьяниха уложила непрошеного гостя спать в пустовавших теперь верхних хоромах.

В парадные горницы его повела Дарья, она постелила простыню из холстины и добыла из сундука широченное, простеганное узорами одеяло.

Вдруг старуха всхлипнула и повалилась перед кроватью на колени.

— Егорушка тут-та почивал, одеялышком этим покрывалсе-е, — еле разобрал ее причитания Двинской, — не дождаться мне ясна сокола.

Она долго не уходила вниз, пространно рассказывая гостю, какой у нее был ладный сынок, ласковый к ней да жалостливый. Эти рассказы казались ей опровержением попреков землячек, что Егорка погубил Лукьянова. «Злые люди всяко наговорят, а кто свечу светил, когда он лиходействовал?» После того, как Двинской пояснил ей, что решение суда отменить нельзя, Дарья, беззвучно плача, поплелась вниз.

Утомленный ходьбою, Двинской вскоре заснул. Когда он очнулся, стояло яркое солнечное утро, хотя часы показывали только четверть четвертого. Александр Александрович отворил все окна, и в комнату хлынул чуть солоноватый запах моря.

Ночью прошел кратковременный дождь, смыл пыль со стен изб, и дома казались наряднее обычного. В окно был виден стоящий на некотором расстоянии дом Сатинина. «Одинокий старик занимает такую домину!» — подумал Двинской. В другое окно виднелись дома Федотова и Мытнева. Небесно-голубой цвет сатининских хором и охряно-желтый федотовского дома резко выделялись на фоне серых низеньких срубов бедняцких изб.

— Царствуете? — почему-то вслух проговорил Двинской. — Ну, царствуйте… пока! Недаром «Речь» от слова «пока» трясется, как в лихорадке…

В этом коротеньком слове действительно таилось очень многое… По всей империи развертывалась предвыборная кампания — осенью предстояли выборы в Четвертую думу. Правительственные партии уповали на помощь святейшего синода — церковь, мол, соберет им голоса верующих. Российские либералы должны были выискивать иные средства для сбора голосов, и одним из таких средств была бесплатная рассылка кадетской газеты «Речь» по самым глухим закоулкам России. Беломорье тоже не было забыто. Кадеты, хотя очень мягко и осторожно, но все же позволяли себе критиковать правительство, поэтому из их газет можно было кое-что узнать, о чем молчали другие реакционные газеты. Читая «Речь», Двинской улавливал беспокойство, которое звучало едва ли не в каждой статье кадетского органа. Словцо «пока» действительно так и мелькало в их статьях: «пока правительство», — говорилось там и обязательно где-нибудь вблизи отмечалось: «пока рабочие».

После слов «с одной стороны…» обязательно следовало: «но с другой стороны…» Читая жалобы кадетов на то, что в столице бастовало сто тысяч рабочих, что в губерниях опять «вспыхивают аграрные беспорядки», что «безрассудство ротмистра Трещенко — это урок для правительства» и т. п. Двинской понимал, что кадетов пугает подъем интереса рабочих к выборам в думу, что их страшит возросшая активность рабочих в защите своих политических прав. Перепуганная «Речь» без конца внушала своему читателю: «Пока не поздно… надо сделать» то и то…

— Пока не поздно? А может быть, уже поздно? — вслух спросил самого себя Двинской. — Хотя таких, как я, еще немало на Руси, но и они один за другим трезвеют и начинают понимать, что надо делать!

5

В летнее время нетрудно по морю попасть в Сороку… После полудня в присутствии писаря и волостного старшины Авдотья вывела дрожащей рукой на листах бумаги кресты вместо подписи. Писарь красивой росписью заверил эти крестики, старшина кое-как нацарапал фамилию, и на бумагу лег ярко-лиловый кружок печати Сорокского волостного правления. Награжденный целкашом писарь не поленился сделать елико возможно подробную запись содержания дарственного акта в журнал исходящих бумаг и еще в какую-то книгу.

«Ну, господин мировой судья, — выходя из волостного правления, усмехнулся Двинской, — ваш козырь для меня не страшен!»

Теперь на очереди была другая задача — найти кого-то из членов заводской организации. У Двинского были две зацепки. Он помнил из рассказов «историка», что на заводе есть старичок пилостав. Кроме того, шуерецкий учитель Власов, теперь перебравшийся на завод, видимо, имел отношение к организации, иначе как бы дошло предостережение Двинского о приезде шпика на сорокский завод? Александр Александрович решил прежде всего разыскать учителя.

Двинского за копейку перевезли на другой берег реки, где располагался лесозавод Беляевых.

Учителя он нашел в школе.

— Давненько ждем вас, — улыбнулся Власов, — неужто спесь мешала?

— Разрешение на право передвижения отобрано, а мировой с урядником, как псы, стерегут. На музей замок навесили, с неводом конфуз…