Беломорье

— Тут, небось, сразу забудешь о классовой борьбе и низвержении существующего строя, — бормотал губернатор. — Отсюда, брат, никуда не денешься, разве что в Финляндию податься можно. А сбежишь, стервец, в Финляндию, туда тебе и дорога…

Но Туляков не собирался бежать. Вместе с тысячами других политических ссыльных он рассматривал ссылку как школу для лучшей подготовки к борьбе. Тяжелые годы столыпинской реакции не прошли без пользы для разбросанных но медвежьим углам большевиков. Туляков и его единомышленники набирались знаний, готовились к решающим схваткам с царизмом.

Почта Туликову скапливалась у Кандалакшского учителя, и тот пересылал ее чаще всего с почтарем, выезжавшим в Корелу раз в месяц. Поэтому приезд почтаря был для Туликова большим праздником.

— Опять живешь, Григорий Михалыч? — всякий раз говорил старик почтарь, лукаво поглядывая на коренастого питерца.

— Опять живу, Иван Иванович, — поглаживая небольшие подстриженные усики, неизменно отвечал Туляков. — Не забудь заехать на обратном пути.

На этот раз корреспонденции было много: и письма, и пачка книг от ковдской учительницы Нины Кирилловны.

«Добрая душа, — растроганно подумал об учительнице Туляков. — Сколько денег на меня тратит! Эта книга — два двадцать, эта — рубль восемьдесят, а эта — рубль двадцать… Ну-с, почитаем, почитаем вас, господин профессор… Чай, не одни годок сидели вы за своим ученым трудом?»

Полученные письма Туляков прочитывал залпом и устанавливал им черед для ответа. Пробежав письмо Двинского, он поморщился от развязного тона: «…не получая через меня свежей пищи, превратишься в нечто двуногое». Туляков усмехнулся и подобревшим взглядом обежал расставленные в ряд книги.

— Благодетель какой выискался! — досадливо проговорил он вслух. — Отправил две газетины и уже возомнил, что спасает меня от отупения? На грош дела — на рубль шума.

В письме Федина сообщалось о затеваемой Двинским рыболовной промысловой кооперации.

— Треба рассудить, — покачивая головой, вслух пробормотал Григорий Михайлович.

В третьем конверте оказалось два номера газеты, заголовок которой был вырезан и заменен заголовком питерской газеты «Копейка». Вскрыв конверт, любопытствующие могли бы успокоиться: бульварная газетка не вызывала у начальствующих лиц подозрений.

— Ювелирная работа, — рассматривая на свет места склейки, улыбнулся Туляков.

В следующем письме оказалась брошюра по пчеловодству. Она была в картонном переплете. Разводить пчел Туляков, конечно, не собирался. Расслоив переплет на две части, он добыл сложенную вдвое прокламацию, озаглавленную — «За партию!»

— «Оживляется в стране интерес к политической жизни и заодно с этим настает конец кризису нашей партии, — вполголоса читал Туляков. — Мертвая точка оцепенения начинает проходить. Состоявшаяся недавно общепартийная конференция — явный признак возрождения партии…»

Поставив ногу на стул и опершись на колено, Туляков шепотом, словно ребенок или малограмотный, читал строчку за строчкой: «Но оживление в умах и сердцах не может замкнуться в себе самом. При нынешних политических условиях оно неминуемо должно перейти в открытые массовые выступления…»

Пощипывая усы, Туляков дочитал прокламацию до конца. Вдруг ему показалось, что в комнате стало слишком мало воздуха. Накинув полушубок и нахлобучив смушковую шапку на голову, он шагнул за порог.

У крыльца высилась громадная ель. Снег под ней был покрыт опавшей хвоей — первый признак приближения весны.

Туляков сел на высокий порог и вновь прочитал прокламацию от первой до последней строчки.

— «Наладить партию пролетариата… вот что особенно необходимо для того, чтобы пролетариат мог с достоинством встретить грядущие революционные выступления», — читал он и думал: «Ля что могу сделать?»

В прокламации говорилось о необходимости укрепить местные партийные организации, чего Туляков не мог сделать, так как в селениях, отдаленных друг от друга на десятки верст, можно было подобрать всего лишь несколько чело век, подходящих для революционной работы. Для создания сплоченной партийной организации этих одиночек было недостаточно. На ковдских лесозаводах в основном работали сезонники, мечтающие как можно скорее сколотить несколько рублей для уплаты подати и вернуться в свои родные края. Только в Сороке, на беляевскях заводах, сложился костяк из кадровых рабочих, живущих там с конца прошлого столетия. Но об этом уже пронюхали власти, и потому шпики шныряли среди рабочих, словно крысы в поисках пищи.

Туляков не расслышал мягкого поскрипывания снега под валенками и слегка вздрогнул, когда за спиной раздался выкрик:

— Я человек отчаянный! Я жизни своей готов, Михалыч, лишиться!

— Ну, тогда Дуня за другого замуж выйдет, — повернулся к парню Туляков. — Видимо, тебе, Мишка, этого очень захотелось?

Бранясь, парень вытащил из кармана смятую бумажку. Это было письмо кандалакшского учителя, писавшего, что девушку, на которой собирался жениться Мишка, родители не хотят отпустить в Корелу, надеясь выдать ее замуж за почтовика.