Беломорье

С шуткой да прибауткой Надежда согнала парней с коек, как маленьких, рассадила по местам, и тогда ложки одна за другой потянулись к залитой золотистой пеленой каше.

Сразу же после гудка в барак вошел пилостав Иван Никандрович.

— Здорово, зуйки, что песен не слышно? — садясь на лавку, приветствовал поморов старик. — Как же это вы, ребята, биржу поджечь решились?

— Дядя Никандрыч, хоть ты-то бога побойся! — взвыл Васька. — Ведь безвинны мы!

— Ну, коль безвинные, так чего же нос вешать? — удивленно развел руками старик.

— Сам управляющий уволил нас!

— А вы поджигали биржу?..

— Нет, дядя…

— А коль не жгли, так чего же вас с завода гнать?

Никто не ответил ни слова.

— Ну как мне с таким войском победу одерживать, — шутливо покрутил головой пилостав. — Смотрят, аккурат, как, бараны на бойне, к закланию обреченные. Ох, уж эта мне кожа необмятая, — и, помолчав немного, уже строгим, наставительным голосом заявил: — Ну, ребята, слушай мою команду. После смены созываем сходку всех рабочих завода. Сказывайте, кому из вас сподручнее выступить, рассказать, что вы без вины уволены, и попросить у собравшихся поддержки. Кто из вас побойчее?

— Васька Бобров, — одновременно послышалось несколько голосов, а кто-то еще добавил: — Он-то и подбил нас из дома уйти…

— Организатор, значит. — Никандрыч спустил очки со лба на переносье и внимательно оглядел парня. Потом лукаво покосился на дочку и, заметив, что она смутилась от его взгляда, чуть-чуть усмехнулся в усы. — Мне, ребята, сейчас недосуг. Пусть Надежда сообща с вами речь подготовит, запишет коротенько, о чем Василий говорить будет, а то еще все слова из памяти выскочат, когда перед народом рот раскроет.

В феврале, после трех часов дня, в Беломорье становится темно, и это было на руку устроителям митинга. После гудка рабочие собрались на берегу Выга, там, где летом начинались плавучие мостки, соединявшие завод с Сорокою.

В начале сходки кто-то молодым и звучным голосом рассказал о несправедливом увольнении двенадцати рабочих. Затем Никандрыч подтолкнул Ваську, и тот взгромоздился на прибрежный камень. Позади него встала Надежда, чтобы подсказать, если тот собьется. Она успела ему ласково шепнуть: «Не робей, Васенька, ведь правду говоришь».

Возможно, потому, что в темноте было не отличить знакомых лиц от незнакомых, Ваську не охватило смущение, и он начал свою речь без всякой заминки. Под конец он взволнованным голосом передал от имени всех уволенных просьбу по-товарищески поддержать их и восстановить справедливость.

После него выступил старый рабочий.

— Если допустить несправедливое увольнение сегодня, — сказал он, — завтра прогонят других. Рабочие должны всегда поддерживать друг друга, иначе хозяева по очереди передавят их, как волки овец. Во имя пролетарской солидарности, — закончил он свою речь, — дружно потребуем отмены увольнения двенадцати рабочих, невиновных в поджоге…

— Отменить штрафы!

— Отменить плату за общежитие!

— Повысить расценки! — наперебой зазвенели взволнованные голоса.

Владельцы домишек требовали отмены арендных денег. Не продавая заводской земли, заводоуправление охотно разрешало рабочим строить домики, а затем из месяца в месяц, из года в год высасывало из «домовладельцев» арендные. Некоторые рабочие за десятки лет выплатили уже не одну сотню рублей, а арендным так и не предвиделось конца.

Холостяков и семейных, живших в казенных бараках, угнетала квартирная плата. Но больше всего рабочих раздражала система штрафов. Владелец завода Беляев, почти из ничего сколотивший миллионное состояние, платил всем служащим минимальный оклад. Содержание заводской конторы он ловко переложил на плечи рабочих. Штрафы, удерживаемые из заработка рабочих, не возвращались в заводскую кассу, а разверстывались между служащими. Чем больше была сумма штрафов, тем больше жалованья получали служащие.

Сейчас было самое время потребовать повышения заработка, так как в феврале завод оказывался отрезанным от всех крупных городов — море замерзало, и заводчикам, в случае увольнения бастующих рабочих, было неоткуда пригнать им на смену других.

Путаясь в долгополой шубенке, на сходку пришел управляющий. Топая ногами, он визгливо кричал, что запрещает сборище. Но в потемках никто его не боялся. Получив не один тумак в бок, старик поскорей убрался домой. Посланные им конторщики лишь издали покричали на рабочих и, осыпаемые градом снежков и камней, последовали примеру хозяина.

Войдя на следующий день в кабинет и ощупав на ходу белую кафельную печь — хорошо ли натоплена, — управляющий увидел на своем столе лист бумаги. На нем крупными буквами было написано: «Требования рабочих».

Требования били по карману заводчиков, так как рабочие настаивали на десятипроцентной прибавке и отмене арендных; служащих конторы они били отменой штрафов, а самого управляющего — отменой денег, взимаемых за «ремонт» общежитий.

Единственно приемлемым управляющий считал лишь один пункт требований — прием на работу двенадцати уволенных. До лета было далеко, а к этому времени их можно было рассовать по разным местам и затем уволить поодиночке.