Беломорье

— Ответил, что, занимаясь организацией музея, — конечно, в письме, ради конспирации, я назвал музей не музеем,—

Речной сам собирается сделаться музейным экспонатом.

А Федин на это написал: «…Теперь о музейном экспонате. Это, конечно, рецидив народничества. Затея Речного лопнет. Но надо ли ему мешать? Есть люди, которые, не набив себе шишки на лбу, не могут поумнеть! От такого удара с него слезет его народническое прожектерство, и он станет нужным нашему делу человеком».

— Как же ты меня учить будешь? — несколько смущенно спросил Двинской.

— На твой экономический крен у меня есть лекарство. Из тебя надо вышибить мартыновский дух вот этим, — и Туляков протянул две толстые тетради в черных переплетах из клеенки. Двинской узнал руку Федина.

— Опять Федин? — удивился он.

— Не терял человек времени! Не зря себя называл «Сам себе типография». Вот и займись чтением с третьего раздела: «Тред-юнионистская и социал-демократическая политика». Там очень многое к тебе относится.

Двинской раскрыл тетрадь. Наверху страницы было выведено: «Что делать?», далее — мелкими буквами: «Наболевшие вопросы нашего движения», и покрупнее старательно написана фамилия автора — «Н. Ленин». Наконец, под фамилией, столбиком в десять строк — цитата из письма Лассаля к Марксу.

— Ведь не читал? А? — соболезнующе вздохнул Туляков.

— Нет. В городишке, где я учился, кружок был ни то, ни се, лишь песни разучивали да в лесу их распевали. Осенью в университет поступил, да всю зиму проболел, а в июне схватили жандармы на митинге по поводу разгона думы.

— А не жалеешь, что твоя жизнь по другому руслу пошла? — Туляков насторожился и, не спуская глаз с собеседника, подался вперед. — Будто не жаль, что в ссылку угораздило?

— Теперь знаю, куда силы надо приложить…

— Ну, тогда прочитай это письмо.

Федин писал, что Речной из тех, кто в будущем станет преданным бойцом за дело народа. Двинской почувствовал, как щеки заливает румянец. Глядя на него, Туляков ласково усмехнулся:

— Приятно?

— Очень! — искренне ответил Двинской.

— А теперь иди к себе и читай Ленина, — учительским тоном сказал Туляков. — Читай медленно, внимательно. Вот тебе бумага. Обязательно делай выписки.

Туляков довел Двинского до избы, где тот остановился. Хозяева, ложась спать, позаботились о постояльце — на столе стояла глиняная миска с молоком, картофельные калитки, деревянная чашка с еще не оттаявшей брусникой и зажженный фонарь.

Возвратясь в отведенную ему «мирскую», Дтшнской раскрыл тетрадь и задумался. Вспомнилась ночь, когда он читал брошюру, полученную от Федина.

Двинской лег под широченное одеяло и потушил фонарь. Но еще долго лежал он с открытыми глазами, раздумывая над словами Тулякова о том, что спячка кончилась, что начинается новая горячая пора.

Под полом боковушки был хлев, оттуда глухо доносилось звяканье ботала да приглушенное мычание коровы. Прислушиваясь к этим звукам, Двинской продолжал думать о пышущем несокрушимой энергией Тулякове. «Этот знает дорогу и мне покажет». Незаметно глубокий и здоровый сон охватил Двинского.

Проснувшись, Двинской еще долго лежал с закрытыми глазами, пока наконец солнечный луч не ворвался в окно. На улице было совсем светло. Александр Александрович потянулся за часами и даже присвистнул от удивления — стрелки показывали одиннадцатый час!

Едва Двинской вышел в сени, как откуда-то вынырнул Яшка в праздничной из синего сатина рубахе. Хотя еще не было полудня, после чаепития сразу же сели обедать. Для гостя и Яшки была поставлена «мирская» посуда. Кроме ухи из сушеной рыбы и запеченной в тесто соленой трески, хозяйка подала овсяный кисель, скупо подслащенный сахарным песком, и наконец совсем еще свежий, недавно вынутый из печи творог, залитый молоком. По обычаю, ели молча. Предполагалось, что каждый про себя во время еды творит молитву.

После обеда Двинской вернулся в горницу и принялся конспектировать брошюру Ленина. Когда начало темнеть, появился подросток с лампой.

— От Савелия Михеича, — заявил он.

— Сбегай к Тулякову, отнеси ему эту записку, — попросил Двинской паренька.

Через десяток минут тот притащил тетрадь, на обложке которой была размашистая надпись: «Плодотворной работы».

Работа Двинского, если ее определять по числу исписанных листов, действительно была плодотворной. Попытался Яшка вечером позвать постояльца на гулянку, но тот лишь рассеянно махнул рукой. Совсем поздно парень опять заглянул в клеть, но гость даже не обратил на него внимания. На счастье, керосина хватило до утра, и, когда Двинской кончил конспектировать, в запасе осталось лишь два листа чистой бумаги. С чувством, что он сделал очень важное дело, Двинской, не раздеваясь, лег на кровать и мгновенно задремал. Дремота тотчас перешла в глубокий сон.