Белорусские мифы

Грани между «знающими» людьми трудноразличимы, а их названия могут менять свои значения. К примеру, в одних селах слова колдун и знахарь обозначают человека, занимающегося зловредными практиками («Знахор — тот же колдун, знахор — это чтобы плохое что-то сделать», брест.), а в других колдун вредит, а знахарь помогает людям. Знахарка может пониматься и как ведьма («Знахурка, ведьма, каўдунка — плохие, шаптуха — хорошая», гомел.), и как целительница, помогающая людям магическими средствами. Один и тот же персонаж может и вредить, и помогать: «Одна колдунья вробляе [приделывает, насылает чары], а другая одробляе [отделывает, снимает]» (с. Спорово Брестской обл.), хотя в целом ведьмы и колдуны осознаются как причиняющие зло, а знахари и шептуны/шептухи — как помогающие людям.

Основные признаки демоничности — это «связь с нечистой силой», «тяжелая, мучительная смерть» и посмертное «хождение», превращение в «ходячего» покойника. Они дают основание считать персонажа «вредоносным». Деятельность «помогающих» специалистов часто связывают с Божественной силой, а в рассказах о них отсутствуют мотивы «трудной смерти» и посмертного «хождения»: «Шаптухи с Божьей молитвой лечили, а знахоры занимались с нечистою силой» (с. Верхний Теребежов Брестской обл.).

Люди с магическими способностями, — один из самых популярных типов персонажей в Белоруссии. Особенность белорусской мифологии — «гендерная диспропорция»: основным «держателем» колдовского знания, безусловно, является женщина (в отличие, например, от севернорусской, где главная магическая фигура — это колдун). Представления о мужской ипостаси — колдуне — гораздо беднее и встречаются реже. Тех, кто снимает порчу, лечит сглаз, возвращает корове утраченное молоко, лечит детские болезни, часто не выделяют в отдельный тип персонажей, а называют просто: бабка, дед, тот, кто знает, кто умеет шептать.

Белорусская ведьма существенно отличается от ее «коллег» из других славянских традиций (например, от карпатской босоркани или балканской вештицы) — она выглядит как обычная женщина, а основной круг ее «обязанностей» сводится к отъему хозяйственного блага у других людей. Такие демонические черты, присущие ведьмам из юго-западных частей славянского мира, как двоедушничество, способность нападать на спящих людей и выпивать у них кровь, для белорусских поверий о ведьмах нехарактерны. Даже мотив полетов ведьмы на шабаш выражен здесь более бледно и скупо по сравнению с соседней польской традицией, где встречаются весьма красочные и подробные описания ведьминских разгулов.

Сохранились описания судебных разбирательств XVII–XVIII веков[27] с территории польско-белорусско-литовского пограничья по обвинению в чародействе и порче. К наборам чародейских практик, сохранившихся в актуальной белорусской традиции, относятся, например, обход дома жертвы и подбрасывание туда вредоносных предметов (ниток, палок, костей, медных денег и подобного), передача порчи через наговоренные пищу и питье, которые колдун дает своей жертве. Так, в 1636 году в местечке Ошмяны (ныне Гродненская обл.) некто Гошка Ескевич обвинял чаровника Юрку Войтуловича в попытке лишить его здоровья через наговоренную водку, рюмку которой тот «с приправою чародейской» подал Гошке. Гошка же взял водку, но был Богом предупрежден, что ее пить не стоит. Как только рюмка с наговоренной водкой оказалась у него в руках, они стали так трястись, что водка частично пролилась. В результате тяжело заболел ребенок Гошки, что он приписал колдовским действиям Юрки Войтуловича[28]. В 1637 году могилевская мещанка Орина Турцовая была обвинена Харко Кузьминичем в целом комплексе зловредных магических действий, в результате которых один ребенок у него умер, другой начал говорить с большим запозданием — только в восемь лет, в хозяйстве все время происходили убытки, при этом начались серьезные семейные неурядицы и постоянные ссоры с женой. Для наведения порчи эта Орина втыкала нож в притолоку в доме своей жертвы, обносила его каким-то зельем и давала чары в пище[29].

В материалах судебных дел того же периода описываются и эпизоды полета ведьм на шабаш, гораздо более красочные и подробные, чем рассказы об этом, записанные в XX веке. Так, в процессе над ведьмой Марианной Косцюковой, якобы летавшей накануне Иванова дня на гору Шатрию, она показала, что летала туда с другими знакомыми женщинами, одна из которых помазала их чем-то под мышками, после чего они все летели выше самых высоких лесов и прилетели на Шатрию, где было много народу и в том числе пан в немецкой одежде, в шляпе и с тросточкой (стереотипное изображение черта в белорусско-украинской мифологии). На этой горе все танцевали, причем на скрипке им играл рогатый[30].