Белорусские мифы

Коротко остановимся на наиболее важных для белорусской фольклористики исследованиях в этой области, на тех источниках и материалах, которые послужили основой для настоящей книги. Однако начать хотелось бы не с тех работ, которые выдержали проверку временем и достоверность которых (несмотря на все несовершенство научных методов раннего этапа фольклористики) не вызывает сомнений, а с одного очень известного текста, в свое время немало повлиявшего на восприятие, увы, всего лишь блестящей фальсификацией. Сказать об этом необходимо потому, что печальные следы этого влияния, искажающего подлинную картину белорусской мифологической системы, видны и в некоторых современных изданиях, тиражирующих фантомные сведения об образах, которых никогда в действительности не существовало. Речь идет о статье Павла Михайловича Шпилевского, писавшего под псевдонимом П. Древлянский (Павел Міхайлавіч Шпілеўскі, 1823–1861), «Белорусские народные предания», три части которой были опубликованы в 1846–1852 годах[42]. Написанная в форме словаря работа Шпилевского включала описания пятидесяти двух белорусских «богов» и «богинь», среди которых, в частности, упоминаются Бордзя — «покровительница брака», Ваструха — «то же, что Астрея, богиня правды и целомудрия», Дзева — «верховное божество, заимствованное у поляков», Дзевоя — богиня девства, Зорка — «то же, что Аврора, богиня счастья и судьбы», Лелё — «купидон с крылышками», Ляля — «богиня весны», Чур-бог — «бог границы», Гарцуки — «горные духи» (интересно, где в Белоруссии горы?), Зюзя — «бог зимы», Кляскун — «бог луны и летних забав и удовольствий, божество, похожее на Бахуса», и другие. Как очевидно из этого списка, указанные «боги» и «богини» Шпилевского, во-первых, не имеют абсолютно никаких соответствий в других славянских традициях, во-вторых, сведения о них полностью отсутствуют в работах других исследователей белорусской народной культуры и, в-третьих, не подтверждаются никакими экспедиционными записями, полученными от реальных носителей традиции. Зато налицо стремление Шпилевского найти своим персонажам соответствия в мировой мифологии (Воструха — Астрея, Зорка — Аврора, Кляскун — Бахус и т. д.)[43].

Совершенно очевидно, что «Белорусские народные предания» написаны не с целью ввести в заблуждение или разыграть читателей, они не являются сознательной мистификацией. Эту работу нужно рассматривать как памятник определенного этапа развития этнографической и фольклорной мысли, когда еще не было выработано представление о достоверности, аутентичности научного факта в том смысле, в каком мы его понимаем. В первой половине XIX века еще нормальным считалось сложившееся в предыдущую эпоху описание славянской мифологии не в том виде, в каком она реально существует в народных представлениях, а в том, в каком она должна существовать, по мнению исследователей преднаучного периода фольклористики. Для авторов этой эпохи важно было, в какой степени их национальная традиция соответствует ими же самими заданному эталону, стандарту мифологической системы, которую они видели в античных образцах. «Подтягиванием» своей мифологии под античный эталон задолго до Древлянского занимались и польский историограф Ян Длугош, пытавшийся создать пантеон польских божеств по аналогии с античным в его знаменитом труде Historia Polonica, и сам Михаил Васильевич Ломоносов, составивший параллельный список русских и римских божеств (Юпитер — Перун, Юнона — Коляда, Нептун — Царь морской и пр.)[44]. В XVIII веке, когда этнографические исследования только зарождались (а это, напомним, была эпоха классицизма с ее ориентацией на античность), исследователям того времени казалось, что все национальные мифологии должны быть похожи на древнегреческую или римскую, что в мифологии каждого народа должны быть персонажи, подобные Юпитеру или Юноне, а если их нет, то не грех немного «дорастить» имеющиеся персонажи до статуса «богов» или придумать собственных. Очевидно, что задача поисков подобного рода соответствий — подтвердить «полноценность» своего мифологического пантеона и собственной национальной культуры. Чтобы лучше понимать стиль текстов Шпилевского, стоит привести отрывок из его статьи о волках-оборотнях[45]. Комментируя слова Геродота о нёврах, умевших оборачиваться волками, Шпилевский замечает: «К свидетельству Геродота прибавим то предание жителей Пинского Полесья (Минской губ.), что Овидий жил некогда возле нынешнего г. Пинска в пещере на высокой горе, окруженной со всех сторон озерами и черотом (тростником большим), куда будто ссылали его за дерзкие стихи…» По мысли Шпилевского, Овидий, живя в ссылке в пинском Полесье, подслушал у белорусов предания о волколаках, на основе чего написал свои «Метаморфозы» «на польско-пинском или белорусском наречии»[46]. Думаю, что комментарии в данном случае излишни.