Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Я, как на воске, сохраняю
В душе минувшего печать.
Хочу свой вольный стих начать —
И вмиг былое вспоминаю;
И вновь лечу туда, туда —
К вам, детства дальние года.

Встают перед духовным взглядом

В воображении моем
И тихий старосветский дом
С тенистым, одичалым садом,
И шест скворешника, и двор,
И в маках низенький забор.

Соседу нашему Забеле

Тот старый двор принадлежал.
Я там с его детьми играл,
По крышам с ними лазил смело,
И, криком наполняя дом,
Производили мы содом.

Беспечны были игры наши:

Порой, поставив городки,
Хвалились меткостью руки,
Смеялись все при виде «каши»,
И каждый сдерживал свой плач,
Когда в плечо врезался мяч.

А каждый вечер выпускали

Мы вяхирей и турманов.
Дав несколько больших кругов,
Они под облако взлетали,
Как чистый снег кружились там
И падали на кровлю к нам.

Когда же робко загорались

На небе звезды и ночной
Прохладою сменялся зной,
Мы на крылечке собирались,
И оглашал негромкий хор
Протяжной песней стихший двор.

Так беззаботно пролетала

В веселых играх жизнь моя.
А рядом, тихое дитя,
Забелы дочка подрастала.
Ее тогда я мало знал:
Совсем почти и не встречал.

Жилось печально Веронике

(Так звали девочку). Она
Росла без матери, одна,
Как полевой цветочек дикий,
Отец хоть сердце и имел,
Да приголубить не умел.

Вот потому и полюбила

Скрываться в старый сад она,
Где веяло дыханье сна,
Где тишина в листве таила
Очарованье и покой,
Как будто в глубине морской.

Вдали как волны пробегали,

Всплеснувши пеною цветов
Поверх черешневых кустов,
И в темных липах замирали.
А тут и глухо и темно —
Ни дать ни взять морское дно.

И забывала Вероника

За книжкой всё… А поглядит:
Какою жизнью сад кипит!
Шиповником и повиликой
К ней тянется. Спросонья шмель
Гудит, и горько пахнет хмель.

И вновь страница за страницей

Раскрытой книги шелестит,
И незаметно день летит.
Роятся думы вереницей…
И юная душа растет
И в полноте красы встает.

Когда ж осенние картины

Сад изменяли, и с берез
Рвал листья ветер, а мороз,
Кровавя ягоды рябины,
Сребрил траву, и мы ногой
Взрывали прелых листьев слой,

И понемногу червонели

Черемуха и пышный клен,
А гнезда старые ворон
Между ветвей нагих чернели,
И, как пожар, пылал закат
Меж сизых облачных громад;

Когда осенний ветер дико

Железом кровельным гремел,
На чердаках пустых гудел,—
Тогда скрывалась Вероника
От нас до лета в институт,
Ее не вспоминали тут.

А время всё катилось дале,

Отодвигая в толщу дней
И городки и голубей;
Мы неприметно подрастали —
Иной уже усы растил
И верхом красоты их мнил.

И только разглядел тогда я,

Что рядом тихо подросла
И вешним цветом расцвела
Соседей дочка молодая.
Тогда впервые в тишине
Родился стих живой во мне.

Он бил кипящею струею,

Сквозь холод мысли протекал
И в твердых формах застывал,
Как воск горячий под водою.
Нетрудно было угадать,
Что я в стихах хотел сказать.

Прибавлю, что свое творенье

Соседской дочке я послал,
И млел, и всё ответа ждал.
Прошли среда, и воскресенье,
И десять дней, как десять лет,
И месяц… а ответа нет.

И вдруг я с нею повстречался,

Заговорил, как в полусне.
Она в лицо взглянула мне,
Внезапно с губ ее сорвался
Такой невинный, чистый смех,
Что на него сердиться грех.

Смеяться могут так лишь дети

Да люди с ясною душой;
Как жаворонок полевой
Звенел он, юной страсти сети
Уничтожал. Но в тот же час
Он оборвался и погас.

Печаль девичий лоб покрыла,

Как тень от облака нашла.
Мне на плечо рука легла,
И тихо, ласково спросила
Чуть слышным шепотом она:
«Вам больно? То моя вина?»

Нет, звездочка моя, не больно.

Одно лишь видела душа,
Как ты свежа и хороша,
Как рада жизни ты невольно —
Вся как в серебряной росе,
Со скромной лентою в косе.

И материнский образ тонко

В ней проступил, когда она,
Тревожной ласкою полна,
Ко мне склонилась, как к ребенку,
По-новому передо мной
Живой сияя красотой,

Где с первой прелестью девичьей

Сливались матери черты.
О, как ты дивно, красоты
Двойной слиянное обличье!
Казалось, вечный оживал
В ней Рафаэля идеал!

И пред высокою красою,

Пронизан, зачарован ей,
Склонился я душой моей,
Благоговеющей душою;
А в сердце было так светло,
В нем затаилося тепло.

Досель еще оно пылает;

Глядишь — погасло, — вдруг язык
Огня живого давний миг
Воспоминаньем озаряет…

И мчит меня к снегам Парнаса

Крылатый конь, чтоб я потом
Пел о далеком, о былом…
Но как найти следы Пегаса
На этих шумных мостовых?
Передохни ж, мой верный стих.

Между 1909 и 1913