Низенькая оградка. Скромный, но мраморный обелиск. Карточка… мама не любила эту свою карточку. Не любила…
Он стоял, опираясь на ограду и смотрел на обелиск, понимая, что уже ничего не исправишь. Каждый — выбрал свой путь, и каждому — платить. Просто… наверное, бывают такие люди, у которых это в крови. Которые не могут быть моряками — но из них получаются отличные пираты. Которые не могут быть военными — но их них получаются отличные бандиты. Есть сторожевые псы — а есть волки. Вот и все. Волка — не посадить на цепь. Как и его. И это не значит, что он — плохой. Просто он знал про себя с детства — он очень остро чувствовал любую несправедливость, и ему никогда не удавалось удовлетвориться малым. Дорога, по которой он пошёл — привела его сначала в соседнюю страну, в революционный Киев, потом в Пески, раздолбанный артиллерией посёлок под Донецком, потом — в школу подготовки диверсантов в Литве. И вот — круг замкнулся. Он был дома — но дома его никто не ждал.
Он даже не знал, что его мать умерла…
— Что ты здесь делаешь?
Он обернулся. Его родной брат, Николай — стоял, облокотившись об оградку соседней могилы
— Коля…
— Что ты здесь делаешь? — повторил Николай
Он знал, что Николай, как тут говорили — выбился в люди. Теперь — он был заместителем главного инженера крупного химического комбината. У него были семья и дом.
У него — не было ничего.
— Братя, ты чего… — он назвал его так, как называл раньше. Когда Николай, тогда всерьёз занимавшийся боксом — разбирался за него с какой-то шпаной.
Тогда — в глазах Николая была решимость. Сейчас — ничего кроме отчуждения и ненависти.
— Совесть замучила?
Он легко перепрыгнул через невысокую, аккуратно покрашенную оградку. Брат не шелохнулся.
— Что ты говоришь, братя!
— Из-за тебя мать умерла! На черта ты тогда на похороны приехал!
И снова — как в той электричке, мгновенное помутнение сознания. И — вспышка, яркая, чистая вспышка боли. Как там, на минусе — когда они шла разведгруппой по территории противника, и по ним — открыли огонь из миномёта. Шёл третий год необъявленной войны, миномётчики с обоих сторон своему делу научились — первая же мина легла в нескольких метрах от них…
Эта песня — звучала на его провожанах в армию. Почему то именно эта. Как потом оказалось — она определила его судьбу.
Волчью.
Он тряхнул головой, как конь, сплюнул на землю кровавую слюну. Брат — смотрел на него без страха, с презрением. Они были почти одинаковыми — как и должны были быть братья. Просто один был псом, а другой — волком.
— Лучше бы ты не приезжал…
Брат — порылся в кармане, бросил на землю ключи.
— От нашей квартиры. Я её на себя оформил, на тебя нельзя, конфискуют ещё. Но мне она не нужна. Живи…
Они ещё какое-то время стояли друг напротив друга, потом — брат — повернулся и ушёл. А он — недоуменно опустил голову и посмотрел на пистолет в своей руке.
Он направил пистолет на своего брата. На своего родного брата. Он просто рехнулся…
— Братя, подожди! Братя!
Попросив на улице телефон, он позвонил своему куратору из КГБ. Куратор, предсказуемо не ответил.
Теперь он был один. И его личина — стало его лицом, и идти он мог — только в одном направлении. И то, что в том же направлении шли все — ничего не меняло
Оппозиционный политический штаб — то ли предвыборный, то ли ещё какой — находился на Каменной горке — в районе новостроек, который многие минчане считали одним из самых неблагополучных и неприспособленных для жизни[26]
. Возвращаясь в Минск — он первым делом появился там — и столкнулся в дверях с улыбчивым, чернявым молодым человеком.— Васыль!
— Иван!
Это был не Киев и не Львов, место, где можно было посидеть, нашли с трудом — какое-то кафе, где не было нормального кофе, но зато кормили. Впрочем, это было кстати — Васыль проголодался.
— Ты же вроде в спецназе был?
Василь — махнул рукой, продолжая поглощать совершенно москальские пельмени со сметаной…
— Ушёл я
— Чего так?
Василь фыркнул