Белоснежный роман

– Очень хорошо, – похвалил Максим Романович. – Никуда. Даже если тебя вдруг озарит гениальная догадка, которую потребуется немедленно проверить: сначала звонишь мне, ждешь, когда я приду, а потом можешь действовать только в моем присутствии. Кстати, – напомнил он, – давай-ка свой номер телефона.

Они обменялись номерами, и Вольский пошел провожать ее до номера, отметая любые возражения и аргументы лепетавшей что-то Анастасии.

И проводил, и зашел с ней вместе в номер… и, захлопнув за ними дверь, прижал к стене и поцеловал.

«Господи боже мой! Господи боже!» – только и смогла подумать Настя, погибая в его сокрушительном напоре, в этом ошеломляющем поцелуе.

Он целовал ее, гладил, прижимал, тискал и постанывал!

Это было так горячо, так по-настоящему! И она отвечала ему и плавилась в его руках, и он чувствовал эту ее шоколадную расплавленность, и пил ее тихие вздохи, и гладил ее прекрасную горячую грудь через неизвестного названия кофточку, и, оторвав от пола, прижал к себе, чтобы чувствовать ее всю, и закопался пальцами в ее волосы, сдвигая резинку на хвосте.

Его несло вперед в это жаркое, прекрасное, закипающее, что происходило между ними, и не хотелось останавливаться и хоть на мгновение отпускать ее от себя…

Но остатками разума, еще не до конца замутненного ее откликом, ее нежностью, бархатистостью кожи, жаром, вздохами – звуками, которые она издавала, запахом и каким-то невероятным усилием, стоившим ему болезненного ощущения в паху, Максим смог прервать этот поцелуй.

И прижать ее к себе, и не двигаться, остывая, приходя в сознание и слыша, как колотится в его грудь ее сердечко и как отвечает ему бухающее набатом его собственное заполошное сердце.

– Ты знаешь, – прохрипел Вольский, когда смог заговорить. – Ты же моя, – и, переведя дух после столь сложной фразы, продолжил: – А я твой. Совсем. Это просто.

– Это не так уж и просто, – ответила она куда-то ему в ключицу, обдав своим горячим дыханием.

– Просто, – заверил он.

И осторожно медленно поставил ее на пол, заглянул в глаза – посмотрел, посмотрел, наклонился, еле-еле коснулся губ своими губами, словно успокаивая, и отпустил совсем.

И отошел на шаг назад.

И распорядился:

– Так, ты занимайся, чем наметила, а я сделаю все, что ты поручила. Потом позвоню.

И вышел из номера, больше ничего не сказав.

Настя стояла, ошеломленная, и в какой-то прострации смотрела на дверь, закрывшуюся за ним.

Он сказал: «А я твой. Совсем. Это просто».

Так вот и сказал. Бабушка называла это «фатум», а Захаровна говорит: «судьбинушка».

Это вот он сейчас о чем? О судьбинушке? Или все же о фатуме?

Она развернулась и прошла в номер. Надо бы в Интернете покопаться и позвонить кое-кому, и подумать, подумать. Ей надо пройтись по фактам и деталям и расставить их в правильном порядке.

Она села на диван, оперлась на спинку, откинула голову, закрыла глаза и потрогала кончиками пальцев чуть припухшие от поцелуя губы.

До сегодняшнего дня Анастасия Нестерова не подозревала, что можно так целоваться и так гибельно и неотвратимо тонуть в мужчине.

Он странный. Такие мужчины никогда не встречались ей в жизни.

Да и где их встретить доморощенной девочке из хорошей московской семьи с правильным воспитанием и четко выстроенными ориентирами в жизни? Не в супермаркете же в кефирном отделе? И уж тем более не в садах и огородах на институтских экспериментальных станциях.

У него перебитый нос, сломанные прижатые к черепу уши и помятая криминальная внешность мафиози, отошедшего от дел, но опасного, как кобра, в любой момент способного на самый решительный поступок, и врожденная склонность к иронии, самоиронии и доминированию. Он косит под простоватого северного мужичка с примитивным мышлением и обладает речью высокообразованного, начитанного человека.

Он невозможный, здоровый, постоянно подначивающий ее и пытающийся командовать мужик.

И он не шутил пренебрежительно про пестики-тычинки, как большинство людей, узнав о ее профессии, а с неподдельным любопытством слушал про ее работу и задавал серьезные грамотные вопросы.

Ему глубоко наплевать на любые принятые общественные стандарты и правила, навязывающие извращенные вкусы и диктующие, кого и как надо любить, как правильно надо жить, как зарабатывать, одеваться, заниматься любовью и девушек каких форм, параметров и внешности следует выбирать – это настолько не его история, что порой кажется, что он из другого измерения, в котором такие мужчины, как он, все еще сами принимают решение, когда, как и что ему делать.

Он свободен той истинной свободной смелостью мужчины, способного в любой момент совершить поступок и готового к нему. Той самой внутренней свободой и силой, что является одним из признаков лидера, человека, с легкостью берущего на себя ответственность со спокойной уверенностью в себе.

А у Вольского сила и свобода – суть его личности, и Насте было совершенно очевидно, что ему не раз приходилось отстаивать себя и свои принципы в борьбе.

Ну, пусть не в борьбе, это как-то слишком высокопарно, но в драке уж точно.

И он постоянно смотрел на Настю. Вдумчиво так смотрел.