Белые кони

— Я к примеру. «Поцелуется» предрик — и пиши пропало! Гармошкой кузовок-то пойдет. Потому — металл тонкий. А моего выправят, заварят — и опять как новый. Нет, Марья Петровна, по нашим дорогам «москвичок» как раз!

— Много, много машин развелось. Помню, после войны, пройдет грузовик, я остановлюсь да и понюхаю дымок-то. Приятно… А теперь на Советскую и не хожу. Порскают взад-вперед, что тебе в столице-матушке.

Марья Петровна разлила чай, подвинула гостю сахарницу, варенье.

— Двадцатый век, — сказал Николай Елпидифорович, глотнув чаю. — Хороша заварочка…

— Я крепкий пью.

Теперь-то Марья Петровна была почти уверена, что явился завроно уговаривать взять математику в четвертой школе. Издалека начал… Николай Елпидифорович выпил чай и снова посмотрел на часы.

— Пора, — сказал он и поднялся. — Идемте, что ли, Марья Петровна.

— А я, Коля, никуда не собираюсь.

— Разве по радио ничего не слыхали? — удивился Николай Елпидифорович.

— Не слыхала.

— Тогда понятно. А я смотрю на вас и думаю, да что же такое, думаю, Марья Петровна о самом-то важном молчит. Выпускники ваши нагрянули, Марья Петровна!

— У меня их много…

Николай Елпидифорович снова присел, закурил, обволок себя синеватым дымком, и лишь после проговорил:

— Наш выпуск приехал, Марья Петровна.

— Господи, — только и сказала старая учительница.

— Подай им Марью Петровну, и весь сказ! — нарочито-веселым голосом заговорил завроно. — Как узнали, что вы живы-здоровы, подай, и все! Особенно Пашка Заметаев вскипятился. Генерал! Вот какие пирожки-шанежки, Марья Петровна… Так что надо ехать.

— Паша Заметаев, — негромко проговорила Марья Петровна. — По математике он отставал… А я-то подумала, опять идет уговаривать меня Николай Елпидифорович… Где они?

— В школе сидят. Ждут. Уселись за свои парты, где кто сидел, и ждут. Пусть, говорят, приедет Марья Петровна и проведет урок.

— Урок, — повторила учительница. — Чему я их научу? Они ведь все во-он какие стали… Рукой не достанешь.

— Так уж мы порешили. Собирайтесь, Марья Петровна.

Марья Петровна послушно встала, зашла за низенькую ширму, открыла шкаф и, улыбаясь чему-то давнему, сокровенному, сняла с вешалки темно-голубое, с широким белым воротничком платье, и когда, переодевшись, вышла к Николаю Елпидифоровичу, тот, глянув, кашлянул несколько раз в кулак и поднялся из-за стола точь-в-точь, как поднимался когда-то из-за парты ученик Коля Мужиков.

— Точно, — заметно волнуясь, произнес он. — В этом платье вы и были на нашем выпускном. Тогда. Двадцать второго июня…

— Едем, Коля, — теперь уж сама заторопилась Марья Петровна, причесывая седые короткие волосы, потом вдруг опустила руку и спросила: — Сколько их, Коля?

— Живые все приехали, — ответил Николай Елпидифорович, снимая с вешалки пальто своей учительницы и неся его к ней на вытянутых руках.

По тропинке Марья Петровна шла впереди и все оглядывалась, но ничего не говорила, улыбалась Николаю Елпидифоровичу и убыстряла шаг, держа руку на отлете и знакомо размахивая ею. И Мужиков тоже ничего не говорил, тоже в ответ улыбался, вышагивал размашисто, крупно, стараясь не наступать на белые фетровые ботики учительницы, которые она, несмотря на мороз и уговоры Николая Елпидифоровича, все-таки надела.

— Садитесь, Марья Петровна, — сказал Мужиков, распахивая дверцу «Москвича».

Марья Петровна села, и Николай Елпидифорович, включив приемник, из которого сразу понеслась бойкая нерусская музыка, тронул машину.

2

Идя по пустому школьному коридору следом за Николаем Елпидифоровичем, Марья Петровна не в первый раз спросила:

— Что сказать-то, Коля?

— Что скажете, то и будет ладно, — ответил завроно, останавливаясь возле одной из классных комнат.

— Погоди, — попросила Марья Петровна и перевела дыхание.