Белые лошади

– Это всё потом, – слабо отозвалась Вера Самойловна. – В Алфёрово он вернулся за притопленным баулом, и не сразу, а только когда Малка умерла родами. Там всё описано. Две страницы сплошного рыдания: «Моя нежная супруга, в ком высокая душа сопутствовала женской прелести, покинула меня в три дни, не приходя в сознание, ни единым взором своим не увидев прекрасного младенца, коего в муках произвела на сей жестокий свет…» Женился-то, выходит, не из благодарности. Выходит, искренне полюбил спасительницу.

Стах сидел, в замешательстве, в досаде уставясь на старуху.

– Ты сердишься? – спросила она. – Чего нахохлился? Тебе кого в предки хотелось – Кутузова? Может, генерала Раевского – героя, полководца, который смерти не боялся, а боялся, чтоб Наполеон не дал вольную его крепостным рабам?

– Не порите ерунды, Вера Самойловна!

– Вообрази того пацана, его ситуацию, – тяжело дыша, прошептала она. – Его послали с тайной миссией; на нём неслыханные сокровища, которые вывезти из страны он не может; к тому времени, как приходит в себя, кампания проиграна, остатки Великой армии выведены за Неман… Твой предок просто застрял в России, увяз… В то время тьма-тьмущая французов позастревали в русских городах и деревнях – их потом нанимали в гувернёры, ведь русская аристократия продолжала говорить по-французски и преклоняться перед французской культурой – читай Грибоедова, «Горе от ума»… Но этот парень… он был особый, заковыристый человек и, когда Малка умерла, живенько понял, что не стоит связывать себя с местечком… со всем этим затхлым униженным еврейским миром черты оседлости… Да-да: стремительный и умный, вывёртливый человек. А русский язык знал ещё по знакомствам отца с какими-то путешественниками и русскими врачами в Венеции. Потом отточил его с пленными русскими. Думаю, из-за акцента выдавал себя за поляка, что логично… Да он за кого хочешь мог себя выдать. Ну и, не забывай: ему достаточно было продать один перстенёк, или подвеску из того баула, чтобы прослыть человеком богатым… Тогда фунт золота стоил 184 рубля, а корова – 55 копеек. Так всё и вышло… А новая жена, та, которая в Арфёрово… она выкидывала раз за разом… И когда стало ясно, что наследника от неё не дождёшься… Да и сокровища – как их в доме держать? Тут и с супругой объясняться, и от прислуги комоды запирать – не с руки, одним словом. Он и проделал этот финт: отвёз баул в то местечко под Вильно – тестю, меднику, которому только и доверял. А оттуда уж привёз в Алфёрово единственного наследника, трёхлетнего сыночка Шимона, то есть Симона, ну, понятно-дело – Семёна…

Вера Самойловна прикрыла глаза, медленно сглотнула и умолкла.

– И… что? – нетерпеливо спросил Стах, – дальше-то…

Старуха качнула головой. Она явно устала от стольких произнесенных слов. Ослабела.

– И всё. Буквально – всё… – проговорила с трудом. – Обрыв сюжета. Кончились листы. Может, с сыном плохое случилось, – ведь это ему диктовал свою жизнь Аристарх, Бугеро этот, Бугерини… А может, валяются другие листы где-то на чердаке… или в каком провинциальном музее в запасниках выцветают, в братской могиле прошлого… Или сгорели, сгнили… ведь это всего лишь бумага… – Она усмехнулась и умолкла, тихо лежала с закрытыми глазами.

И тотчас возникли звуки больничной жизни: голоса в коридоре, храп больной с соседней койки, звяканье ложки в стакане чая, который налила для матери бледная молодая женщина, более подходящая на роль пациентки, чем её упитанная, на вид вполне здоровая мамаша.

Стах вздохнул и поднялся на ноги. Несколько мгновений ещё постоял возле кровати, глядя на то, как еле заметно шевелятся бескровные губы Веры Самойловны. Прежде чем уйти, склонился к её подушке, прислушался – губы едва шелестели:

– Перед арестом… как чувствовала – отвезла кузине Бетти диссертацию, эти листы… Вот и пригодились… на растопку, в блокаду.

Нет! Не пригодились на растопку отсыревшие листы старухиной диссертации и воспоминаний Аристарха Бугеро. Не таким человеком была кузина Бетти, богиня пищеблока номер два, чтобы жечь чужое имущество. Она не только сохранила оставленную Верочкой «историческую ценность», но и позаботилась так искусно её упрятать, что, в конце концов, одна лишь случайность позволила потомку опознать руку прадеда в весьма витиеватом почерке, экономно заполнившем каждый лист сверху донизу.

Но и это случилось не сразу…

* * *