Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Последние пару лет мы почти не виделись, она постоянно находила предлоги, чтобы избежать со мной встречи, а я, проклиная мягкость своего характера, не решался настаивать. В глубине души у меня жила даже не надежда, а лишь слабый отголосок прежней надежды на то, что, может быть, у нас еще не все потеряно, и когда-нибудь мы вновь соединимся. Я привык на это надеяться, жил этим, особенно в минуты одиночества или осенью, в пору частых дождей, серых утр, тоскливых фабричных гудков и мокрых зданий, окружающих меня, словно стены клетки. Я выходил из дома на два часа раньше и брел на службу пешком, все время вдоль одного и того же длинного кирпичного забора, голубого в жару и грязно-серого в ненастье, брел, мечтая, что в один прекрасный день Хиля все поймет и вернется, и у меня снова будет семья. Мечты здорово помогают человеку жить.

В конторе я часто ловил себя на том, что жду ее звонка. Возвращаясь домой, первым делом проверял почтовый ящик. Но она не писала мне, а если и звонила, то исключительно для того, чтобы узнать чей-нибудь телефон и поболтать для приличия о погоде.

А я думал о ней, пересматривал наши семейные фотографии и открытки, которые Хиля в детстве дарила мне к праздникам. Иногда она мне снилась, и во сне все у нас было хорошо, мы снова, как раньше, сидели в светлом вагоне электрички и смотрели на проносящиеся пейзажи...

И даже в больнице, когда Трубин заговорил о "конусе", первый человек, который пришел мне на ум - Хиля, именно ее я захотел увидеть, даже если потом мне придется умереть.

...Она поднялась со своего громоздкого чемодана, машинально заправила за ухо выбившуюся прядь волос, улыбнулась, шагнула ко мне, неуверенно пожимая круглым плечом. Время обошлось с ней несправедливо, заставив раздаться в стороны и отяжелеть ее когда-то воздушную фигуру. Теперь, в свои тридцать три, она выглядела женщиной, а не девушкой, и ощущение вот этой безнадежной, окончательной женской зрелости, взрослости ранило меня больше, чем равнодушно-приветливый ее взгляд из- под ровно подстриженной челки. Волосы у нее потемнели, она сделала завивку и казалась от этого еще старше, впечатление усиливала и грубая, какая-то бесполая одежда: тяжелое пальто, зимние боты, пуховый платок на плечах. На меня смотрела, щурясь в ярком свете лампы, совсем незнакомая, некрасивая, усталая и - что уж скрывать - неприятная мне тетка, каких тысячи бродят по городу с хозяйственными сумками.

- Привет, котенок, - треснутым голосом сказала она.

- Привет... Эльза, - я подошел и под взглядами равнодушных пассажиров поцеловал ее в щеку.

* * *

Никогда я не думал, что три дня могут растянуться на столетие. Но это случилось, я и запомнил те дни до субботы как целую эпоху своей жизни.

На людях мы с Яной разговаривали подчеркнуто по-деловому, особенно она, я - не мог и больше молчал. Начальница перестала задавать вопросы, и все как-то устаканилось, хотя смешно так говорить, если речь идет о столь ничтожном сроке.

Мне казалось - я лежу на пыточной скамье, и очаровательный маленький палач сдирает с меня кожу, полоску за полоской, по-кошачьи при этом улыбаясь и мурлыкая. У него были ласковые руки - у моего палача, и ласковый девичий голосок, вырывающий из меня внутренности.

Облегчение наступало только во время редких перекуров, когда Яна, стоя совсем близко, на расстоянии вздоха, касалась меня иногда теплыми ладошками, и я "плыл", как от высокой температуры. Это было, конечно, весьма сомнительное облегчение, но все же лучше, чем ничего.

В пятницу, все на той же лестничной площадке, Яна спросила:

- Завтра придешь?

- Да, конечно.

Она встряхнула короткими блестящими волосами, улыбнулась:

- Не боишься?

- Боюсь. Мне удержаться трудно, когда ты рядом. С ума схожу.

- Скажи: "Я люблю тебя!", - потребовала она.

Я закусил нижнюю губу. Это было бы неправдой - сказать "люблю". Я превращался с ней в сумасшедшего, не мог думать ни о чем, кроме нее, но любовь - это что-то другое.

- Нет, Яна, не могу - извини.

- Боишься нарушить мораль? Но ведь ты не изменяешь жене со мной, мы просто друзья. Ну, скажи, тебе что, жалко?

- Ну, если как друга... я тебя люблю.

- Не так, - Яна нахмурилась. - По-настоящему скажи.

Я молчал. Она подошла, встала вплотную, заставив мое дыхание прерваться, и вдруг поднялась на цыпочки и поцеловала меня, не так, как в первый раз, а совсем по-женски, плотно и горячо, и длилось это долго, так долго, что я застонал.

- Ну? - Яна отстранилась. - Еще?

- Да, еще.

Не могу описать, к а к это было, потому что ничего не соображал, только чувствовал. Началось - и я взлетел. Кончилось - рухнул на твердую холодную землю.

- Еще? - засмеялась девушка.

- Ты издеваешься надо мной? - я стоял перед ней, насквозь мокрый, с часто бьющимся сердцем и трясущимися руками. - Тебе нравится смотреть, как я мучаюсь?

- А ты не мучайся. Ты просто живи. И вообще, ты у нас человек семейный, тебе по другим девушкам сохнуть не положено.