Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Дверь поползла обратно, и Юля напряглась, силясь увидеть и услышать что-то еще, хоть какую-то примету иного мира прежде, чем мир этот будет отрезан. А ничего. Чуда не произошло. Татьяныч обернулся, помахал рукой, улыбнулся сдержанно, а Зуб все шагал вперед, неся свои коробки, и ветер дул ровно, как вентилятор, раздувая их черные, как у монахов, одежды.

Дверь закрылась, отрезав голоса. Юля постояла еще и пошла назад, к машине, где Марат снова сладко спал. Ей показалось - они никогда не вернутся, и сборы их в дорогу выглядели естественно лишь на первый взгляд. Они ушли насовсем, по своей воле или нет, но это - так.

Водитель проснулся, зашевелился, буркнул что-то и снова заснул. Юля уселась рядом, приблизила ухо к его губам: он напевал детскую песенку-считалку о девочке, которая устроила дома пожар просто потому, что была очень любопытным ребенком...

...Всколыхнулось. Я вижу красное зарево за огромным полем, на границе стылой черной земли. Мне нужно многое успеть до того, как воздух прорежут чистые лучи, и круглый небосвод зальет голубизна. Это - моя ночь. Если ничего не изменится сегодня - ничего не изменится никогда.

Страшное слово - "никогда". Я сам себе страшен сейчас, потому что впервые не знаю, кто я на самом деле и где нахожусь. Вроде бы - все ясно: угасающий день, окраина города, в котором я вырос. И я, уже не впервые, стою здесь, сунув руки в карманы, и смотрю на закат.

Но что будет, если этот закат - последний?

* * *

Мне мало что осталось рассказать о своем прошлом, все теперь покрыто для меня словно бы тонким слоем пепла, даже самые светлые воспоминания - Хиля, наша с ней квартира, уютные вечера под круглой лампой со стеклянным малиновым абажуром, милая мордочка Ласки, забавные вещи Зиманского и он сам со своими зализанными за уши волосами и нелепыми костюмами. Впрочем, Зиманский канул в прошлое не навсегда, но я еще не подозревал об этом, покидая моросящим летним днем маленький северный поселок.

Мне дали повышение - перевели в Управление по распределению жилого фонда, в областной центр, и последняя картинка, относящаяся к глухому северному краю - мелкий дождь, блестящий, будто маслом политый асфальт центральной площади, мокрая черная машина и беременная (теперь уже - бывшая) жена Ремеза, которая принесла от него письмо.

- Извините, Эрик, - у нее оказался довольно приятный голос, а лицо совсем смягчилось и стало грустно-женственным, - он тут прислал для вас... Может, не возьмете? Вдруг там какие-то гадости?

Я уже погрузил свои чемоданы и стоял, держа над нами обоими зонтик.

- Как, Лиза, муж не обижает?

- Нет, - она улыбнулась. - Муж у меня хороший, на вас чем-то характером похож. Называет меня только "ласточка". Так суетится с этим ребенком, просто смешно... Рожать только через три месяца, а он уже все купил, даже книжки с картинками.

- Книжки-то зачем? - я взял письмо и сунул его в карман.

- А для развития! - она похлопала себя по животу. - Мол, как только родится, будем читать ему вслух. Смешно, да?

- Он просто вас любит, - я пожал ей руку и забрался в машину. - Счастья вам.

- Тоня пьет, - тихо сказала Лиза. - Приходит со смены и пьет. В Санитарный будут отправлять, наверное...

Стыдно признаться, но Тонина судьба меня совершенно не волновала. Я даже не слишком удивился, когда прочитал через месяц в газете о ее гибели: забравшись в свой старый товарный вагон, она задвинула тяжелую дверь, разлила по полу большую бутыль керосина и чиркнула спичкой. В заметке говорилось, что она была сильно пьяна и не соображала, что делает...

И еще - тоже стыдно признаться - я долгое время боялся распечатать письмо, настолько живы были воспоминания о смерти, до которой оставалась всего лишь одна открытая дверь. Ремез мог меня убить и не убил по чистой случайности, просто, наверное, общая сила толпы перевесила его бешенство и разомкнула стальную хватку. Мне повезло, что это был не честный поединок - один на один.

Уже закончился ремонт в моей новой служебной квартире, просохла краска, а я все не вскрывал конверта. Он валялся в ящике стола, желтея, и полетел бы в конце концов в мусорное ведро, если бы не Глеб.

Точнее, не он сам, его-то уже не было на свете, а неожиданный привет из прошлого, догнавший меня на стыке каких-то двух эпох моей жизни.

Я позвонил Хиле, стоя в пыльной духоте центрального почтамта, и услышал почти незнакомый голос в трубке:

- Да!

- Привет, - помимо воли я говорил с ней мягко и ласково, как раньше. - Это Эрик, ты меня узнала?

- Эрик? - Хиля будто споткнулась о ступеньку крыльца. - Ну да, конечно. Привет. Ты откуда звонишь? Мне сказали, ты уехал...

- Уехал, и уже давно, - я засмеялся. - Отстала ты от жизни. Я тут даже жениться успел, да только... В общем, неважно, брак уже истек.

- К чему ты мне это рассказываешь? - ее голос остыл на несколько градусов. - Мне-то какое дело до твоей личной жизни? Кстати - я нашла письмо. С твоей стороны это мерзко, Эрик.

- Какое письмо? - теперь споткнулся я.

- Адресованное твоей матери, вот какое. Если честно, я думала на Зиманского, а это все-таки ты его стащил.