Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Под ногами у меня что-то зашуршало. Я напрягся, в любую секунду готовый вскочить, но это всего лишь чиновница подвинулась вместе со стулом, задев мой сверток. Трубин продолжал вещать, я не слушал: терпеть не могу разговоры о благонадежности, социальной безопасности и вообще о политике. Говорят о ней или бездельники, или люди, сами не слишком благонадежные, а нормальному, честному гражданину не все ли равно?.. Я, конечно, совершил кражу, и честным человеком меня никак не назовешь - все это верно. Но государство-то наше для меня свято!

Помню, однажды забыл выключить радио. Праздновали мое тридцатилетие, почти вся контора у меня собралась, ну, и выпил лишнего. Передачи в полночь кончились, а кнопку так и не нажал. Представьте: шесть утра, понедельник, сплю, как убитый. Вставать только через час. И вдруг на меня обрушивается государственный гимн - и на полную громкость!.. Это было как молотком по темени, я вскочил, слепо заметался, шаря руками по одеялу, потом вроде проснулся и посмотрел вверх, на радиоприемник. Музыка извергалась из него: всего-навсего началось утреннее вещание. И вот тут, поняв, что это, и успокоившись, я почувствовал странное пощипывание в глазах, слабость какую-то и даже дрожь.

В первую секунду я подумал, что заболел, и приложил ладонь ко лбу, но жара не было. Дрожь шла не из тела, а из души: я представил себя крохотной песчинкой, молекулой, микроскопической частичкой пыли - рядом с гигантской пирамидой государства. Сам по себе я не значил ничего, а оно было целой Вселенной. Но я знал: пока оно существует, пока высится надо мной пирамида и вертится Вселенная - со мной не может случиться ничего плохого. Мы - великий народ, великая страна, нет в мире никого лучше и счастливее нас, мы непобедимы, мы сильны...

Я понял, что с моими глазами: из них текли слезы.

... - часто жалуются на то, что не хватает продуктов... - голос Трубина все звучал, - ну, в общем, быт их заел. Смешные люди: не понимают они, не могут понять, что это-то как раз не самое страшное, что существуют другие системы ценностей, в которых...

Женщина за соседним столиком услышала, выстрелила в него быстрым, острым взглядом.

- Есть целые страны, - бормотал Трубин, дыша на Полину винными испарениями, - в которых возможно, чтобы человек совсем не ел - ну, не постоянно, а иногда - целый день ничего не ел, и не имел работы, даже жилья - то есть, спал на улице... И у нас, в отличие от этих стран, хотя бы такое - невозможно.

Чиновница тонко усмехнулась, перевела взгляд на своего собеседника, что-то ему сказала косым от усмешки ртом.

Мне Трубин надоел.

- Послушайте, Иосиф, - сказал я, - ну, что вы делаете? Мало того, что напоили ребенка, так еще и засоряете ему мозги почем зря.

- Я засоряю? - удивился он. - Но это ведь правда, Эрик.

- Что - правда? Вы меня простите, я в этих вещах не разбираюсь, мое дело - отчеты составлять, но ведь абсурдно же - придумывать какие-то ужасные "другие" государства, где люди спят на улице... что за дешевая пропаганда? - мне почему-то вспомнились длинные рассуждения моего оставшегося дома друга, и я поморщился.

Трубин весело засмеялся:

- Эрик, вы - прелесть! Как бы я хотел, чтобы все у нас думали, как вы!.. Ну, ладно. Это действительно только засоряет мозги. Кушайте, кушайте!.. Извините, если порчу аппетит.

Еда была вкусной, разве что немного жирной, но я никак не мог сосредоточиться на ней, мысли мои неудержимо сползали под стол, к проклятому свертку, и вертелись вокруг него.

Чтобы отвлечься, я посмотрел в окно: там, на противоположной стороне освещенной фонарями улицы, стоял и курил высокий, какой-то странно изломанный мужчина в зимнем пальто и вязаной кепке. К его ноге, как собачка, привалился плотно набитый черный портфель.

- Вот такие дела, - Трубин принялся за сладкое. - Я вот о чем думаю: неужели это был сотрудник спецгородка? Поверить не могу. С одной стороны, надо бы с ним поговорить. А с другой - спугнуть страшно. Меня за это в Управлении Дознания по головке не погладят.

- Не надо ни с кем разговаривать, - сказала пьяная и оттого почему-то похорошевшая Полина. - Я знаете, как думаю? Чему суждено - тому быть. Вы верите в судьбу, Иосиф? А ты, Эрик?..

Я кивнул, опять вспомнив Хилю. Она была суждена мне - это уж точно. И даже все больные воспоминания о трех годах нашей совместной жизни не могут переубедить меня в том, что решение создать с ней семью было верным. Вернейшим - хоть режьте меня.

Мне хотелось думать о ней. Но тревога, приставшая к моему сознанию еще там, в магазине, никак не отходила. Она росла, врастала в душу, мешая сидеть на месте, наслаждаться вкусной едой и мечтать о завтрашнем дне. Во что-то она должна была вылиться, и я сказал:

- Пойдемте отсюда.

- Почему? - удивился Трубин, высоко задрав брови. - Хорошо же сидим. Или вам домой нужно? - он прищурился. - Вас ждут?

- Я живу один. То есть, не один, но...

- С родственниками?

Я не мог сказать ему правду, но и подходящей легенды еще не придумал, а потому просто опустил глаза.

- Я никому не скажу, - Трубин потрепал меня по руке. - Даже если вы нарушаете мораль.