Белые пароходы

Мимо них прошел Валентин Сергеевич. Павлик поздоровался с ним.

– Между прочим, этот гражданин мне определенно не нравится, – сказал Нанба.

– Почему? – спросил Павлик, хотя и ему "этот гражданин" совсем не нравился.

– Человек, который каждый год приезжает на курорт "соло", то есть один, не вызывает у меня восхищения. Где его жена и дети? Нехорошо, если человек думает только о своей персоне.

Когда Павлик прибежал домой, то застал у них Валентина Сергеевича.

– Валентин Сергеевич, – сказала Рита, – приглашает нас в кино. Быстро переоденься и пойдем.

Павлик посмотрел на человека "соло". Он был одет в модные узенькие брюки и в белую шуршащую рубашку, а на шее у него был повязан черный платок. Он был высокий, с сильными руками. Но Павлик смотрел на него, а видел отца. В старом костюме, в котором он ходил в будни и в праздники. У него никогда не было лишних денег, потому что лишние деньги все эти десять лет он откладывал на свои экспедиции в тайгу.

– Ну что же ты тянешь? – сказала Рита. – Собирайся быстрее.

– Я не пойду в кино. – Он хотел сказать матери, что ему совсем не хочется идти в кино с Валентином Сергеевичем, но побоялся прямо сказать так и добавил: – Лучше я посижу дома, а потом схожу на почту.

Валентин Сергеевич промолчал. В общем, ему-то было все равно, пойдет Павлик с ними в кино или не пойдет.

– Я не стану тебя уговаривать, – сказала Рита. – Если хочешь, сиди дома.

И они ушли – Рита и Валентин Сергеевич.

* * *

На почте Павлик получил наконец письмо от отца. Письмо было очень длинное, и Павлик долго его читал.

"Суд над Савушкиным и Захаровым состоялся и принес много огорчений, писал Глеб. – Захарова уволили с работы и исключили из экспедиции, а Савушкину сделали хорошее внушение. Ну, в общем, я сейчас тебе опишу все подробнее, чтобы ты сам во всем разобрался.

В тот день я встал рано утром, волновался перед судом: Кешку мне было жалко. Он последние дни убегал от меня и Любы. Встал я и пошел в столовую. А там в окне, где выдают вторые блюда, работает Кешкина мать – Анна Семеновна Савушкина. Раньше она всегда встречала меня приветливо и старалась побольше положить еды. Даже неудобно было, столько она накладывала мне еды. Целую гору моей любимой жареной картошки.

Подошел, улыбнулся. Хотелось ее подбодрить и себя, точно все по-старому между нами.

– Здравствуйте, Анна Семеновна! – говорю.

А она делает вид, что меня не замечает. Смотрит мимо меня.

– Анна Семеновна, – говорю, – вы за что же на меня сердитесь? Ваш муж поступил нечестно, а вы сердитесь. Не ожидал я от вас этого.

Она молчит и подает завтрак: но на тарелке вместо целой горы моей любимой жареной картошки – горсточка лапши. А ведь она знает, что я эту лапшу ненавижу. Обидно стало. Плевать мне было и на картошку, и на лапшу… Я от волнения и есть-то не хотел. Но обидно было, что Анна Семеновна оказалась такой глупой женщиной.

"Неужели, – думаю, – не понимает, что Захарова и Савушкина за дело судят?"

Вернулся домой. Там меня уже ждала Люба.

– У меня Кешка был, – сказала Люба.

– Очень хорошо, – говорю. – Как он, почему не заходит?

– Он просил за отца. "Ты скажи на суде, что ты не видела, что у них было в бутылках, – сказал он. – Может быть, там на самом деле было пиво, а не водка. И тогда отца оправдают". – "А как же справедливость? – спросила я его. – Сам говорил, что справедливость – это самое главное в жизни".

– Ну а что Кешка? – спросил я.

– А Кешка сказал, что справедливость тут ни при чем. "За справедливость надо бороться, – говорит, – когда из-за одного человека страдает другой. А тут никто не страдает".

– Нет, Люба, – сказал я. – Кешка неправ. Справедливость и в большом и в маленьком одинаковая. А мы сейчас боремся с тобой за самую большую справедливость, за справедливость, которая нужна не только тебе или мне, а всем-всем людям. Кешка это поймет, и Анна Семеновна, и, может быть, даже Савушкин поймет.

Суд состоялся около конторы, прямо на улице. Собралось много народу.

На конторском крыльце стоял стол, накрытый красной материей, а справа и слева от крыльца – по одной скамейке.

В стороне от всех я увидел Захарова и Савушкина. Они стояли поддеревом и молча курили. Видно, им не хотелось разговаривать друг с другом, но разойтись им тоже вроде было нельзя. И войти в общую толпу они не могли. Здесь, в общей толпе, было теплее, уютнее, но они не могли войти в эту толпу.

Наконец на конторском крыльце появились трое. Судья – главный механик Костин, заседатели – бригадир строителей Терешин и заведующий гаражом, бывший военный моряк Мальков.

Разговоры утихли. Костин откашлялся и тихо сказал:

– Начнем, пожалуй. – Он посмотрел в сторону Захарова и Савушкина и громко добавил: – Садитесь на эту скамейку! – Он еще раз откашлялся и уже повеселее добавил: – А сюда прошу товарищей свидетелей. – Костин показал на вторую скамейку. – Прошу, товарищи!