Белые пятна

— В тайге приобретаешь фельдфебельскую привычку: пить в одиночестве, — сказал Григорий Васильевич. — Но насколько приятнее выпить вдвоем! А повод вполне подходящий: на главную базу доставили два карбаса грузинских вин. Вот и распробуем. Не возражаете — «медвежонка»?

Лукьянов налил в чайные стаканы спирт, долил их до краев вином из бутылки с красивой этикеткой. Они чокнулись, выпили. Лукьянов с хрустом раскусил огурец, будто только что сорванный с грядки — так он был свеж. Виктор вел себя так, словно был один, а не сидел за столом в компании. Зорко наблюдая за его неподвижным лицом, Григорий Васильевич продекламировал:

Судьбе, как турок иль татарин,
За все я равно благодарен…

И продолжал, блестя глазами:

— Я тоже иногда декламирую… Но зеленый горошек, огурчики почти свежие, осетрина в томате и иваси — лучше любых стихов. Люди! Люди! Все сделано ими, и хорошее и дурное. Давайте-ка выпьем за людей.

Они обладали крепкими головами и не опьянели, выпив две бутылки, вдобавок были настолько умны, что, раскупорив третью, не притронулись к ней. Они беседовали, хотя больше говорил Лукьянов.

— Я завидую вам, Виктор, вы молоды… А я… до сих пор не женат, — неожиданно признался Лукьянов.

Разумов смотрел на инженера выжидательно. Григорий Васильевич сокрушенно покачал головой. Потом добавил очень поспешно:

— Это я так, между прочим… Об этом часто вспоминаешь, но стараешься не говорить. Не подливайте мне, я не стану.

Он отошел от стола и, открыв вьючный ящик, достал стопку книг, и том за томом выложил на стол переводную «Историю XIX века», вышедшую в русском переводе в середине тридцатых годов.

— Я без ума от французов. Они умны и предприимчивы, талантливы и объективны. Их труд перед вами. Я мельком заглянул в каждый том. Ха-а-рр-ра-шо!

Но ни выпитое вино, ни вид этих красивых книг с золотым тиснением не развеяли тяжелого раздумья Виктора. Он сам не знал, что с ним творится. Он пришел, чтобы поговорить с начальником экспедиции, сообщить ему… Виктор потер лоб. Да, вчера они с Ганиным обследовали седьмую линию. Андрей уверен, что, вскрыв шурфами седьмую, они ничего путного не найдут, — ведь она в середине между двух пустых. Сегодня утром, ни с кем не советуясь, Виктор освободил от рубки Дронова и Акатова, прихватил лучшего шурфовщика Айнета Байкеримова и его тень — Алешку Петренко. За три часа они выбили десять шурфов. Предположение Ганина подтвердилось: ни намека на месторождение. Задокументировав шурфы, он побежал в табор: еще одна пустая линия! Виктор чувствовал в душе точно такую же пустоту. Ему стало безразлично то, чем он так живо увлекался недавно. Подумал о Курбатове и тоже спросил себя: зачем он приехал сюда, в эту чертову глушь!

Шагая по своей палатке, он думал о Москве, о большой столичной квартире, которую охраняла родня, и в первую очередь няня Марфа. Ему хотелось побыть дома, постоять перед незаконченными полотнами деда-художника… Сколько ошибок наделано в жизни, которая только началась.

Лукьянов продолжал рассуждать о французах:

— А как изумительно верно освещают они русский вопрос! Я перестану вас уважать, если вы не согласитесь, что мы должны простить предкам все, что они натворили ненужного и жестокого, за созданную ими величественную империю, по сравнению с которой… — Григорий Васильевич замолчал и сильно потер виски: — Все-таки я пьян. Пьян. Да, пьян. Не обращайте на меня внимания. Хорошие книги, правда? Да что с вами приключилось? Почему вы все время молчите?

— Я устал сегодня больше обычного, Григорий Васильевич, — ответил Разумов. — Ходил-ходил, думал-думал… Э! Я с удовольствием возьму, почитаю.

Лукьянов достал из полевой сумки циркулярное письмо. Когда он заговорил, Разумова поразила твердость голоса отрезвевшего инженера.

— Вчера я получил вот это письмо — экономический обзор деятельности треста и нашего управления. К письму приложена краткая записка Истомина. Неутешительная, Виктор: нам не дадут людей. Обещают только двух коллекторов. Истомин рекомендует управиться с планом работ, полагаясь только на наличные силы. Каково?

Разумов мысленно прикинул объем работ.

— Это невозможно, Григорий Васильевич, — равнодушно заявил он. — У нас не подготовлены линии.

— Что же я могу поделать? Однако вы об этом письме никому… Слышите? Нельзя, чтобы опустились руки.

— Не прекратить ли в моей бригаде рубку просек? А может переключить всю бригаду на Южный склон? Говорят, на Южном давно надо вести поиски.

— Ни в коем случае! Этого своевольства нам не простят. Буду откровенен: мне самому это осточертело. Но что делать? Не мы определяем задания.

Сбитый с толку окончательно, десятник молчал. Потом, захватив стопку книг и журналов, он отправился к себе.

2