Белые пятна

Они поссорились и пришли на дачу молчаливые…

Почему так рано погиб отец? Нелепый вопрос. Помнит он отца смутно. А мать? Витя любил обнимать ее за шею, когда мама была веселой и тормошила его, укладывая спать. Бабушка Таня! Он болезненно зажмурился, тряхнул головой. И она умерла — единственный человек, с которым он не расставался целых восемнадцать лет. Она ничего ему не писала о своем здоровье. Зато в предсмертном письме: «Витюша, скоро ли?» Жгучий стыд и раскаяние за причиненное ей горе затмили сознание…

— Витя, иди сюда! Заснул, что ли?

Разумов подошел, Курбатов ударом о землю выбил пробку из бутылки. Виктор выпил и с жадностью набросился на еду.

— Завтра пораньше встанем, — сказал Курбатов. — До телеграфной линии тут мало совсем, и дорога хорошая.

— Немного прошли сегодня, а вымотались. Не приведи господь! — Терехов покрутил головой. — Вот бы на самолете. Раз — и готово!

— На самолете тебя укачает, — серьезно возразил Курбатов, разливая остатки водки.

— Это меня-то укачает? Такого лба? Скажешь тоже!

— Ты не хвались. Не таких укачивает. Помнишь, на базу самолет с артистами прилетал?

— Ну, помню.

— А видел, как из кабины собачка вылезла ученая? Такая…

— В унтиках? Ну как же, конечно, помню!

— Ну вот: вылезла ученая собачка из кабины, покрутила носиком, да как запищит по-французски: «Ах, как меня укачало! Страсть, силов нету».

Простоватый Васька отвалил челюсть.

— Однако, голова, ты врешь, — подражая Дронову, сказал он. — Как это, собачка — и по-французски? Она, поди, и русскому не обучена.

Разумов захохотал. Васька понял, что над ним потешаются, но не обиделся, захохотал сам.

Высоко в небе еше пламенели редкие облака. Медленно, незаметно вечерние сумерки окутывали горы. Потрескивал дымокур. Тесно прижавшись друг к другу, заснули «феврали». Так называют в тайге беглецов.

3

Сильная усталость свалила Виктора, он уснул моментально. Ему снилось что-то тревожное и очень сумбурное. Последний миг сна вызвал в нем дрожь, он проснулся.

Темные лапы сосны, под которой они устроили ночлег, заслонили полнеба. С трудом сообразив, где он, Виктор почувствовал, что ему не заснуть и подсел к потухшему костру. Сгрудив обгоревший бурелом в одну кучу, он задумался и забыл поджечь.

Было тихо, иногда доносило до слуха глухие невнятные звуки, шорох ночной и загадочный. Часто-часто забормотал Васька, шумно, с захлебом похрапывал Курбатов. Виктор поджег костер. Потрескивали сдвинутые в груду сучья, от костра потянуло теплом.

Выдержит ли он вот такую обособленную жизнь? Но во имя чего? Куда их тянет Курбатов? Виктор понял, что Николай хочет добраться до одного заповедного уголка, где можно поработать на славу. Потом? Что потом? Что они станут делать глубокой осенью, зимой? Прибьются к артели старателей или на государственный прииск. Еще что? Ну, поживут они зиму в тепле, в достатке, в веселой гульбе с разбитными приисковыми бабенками… Что же еще, кроме достатка и гульбы — такой, от которой повеет бедовым духом ушкуйников?

Костер разгорался. За кругом теплого: света сгущалась тьма. Внизу ровной пеленой лег туман, точно засыпал долину мягким белым снегом.

А студенческие мечты! Он же хоронит их вот в эту глухую ночь, отрекается от них и, стало быть, заживо хоронит себя, прожив только двадцать шесть лет.

А женится ли он, будет ли отцом, создаст ли счастливую семью?

Разгорался костер, освещая громадную темную сосну. Разгорались сомнения в душе Виктора.

Что же вырвало его из круга друзей, таких как Ганин, Костя Мосалев, Федька Дронов, Настя? Почему он не с ними, не с разведчиками нового, а с сомнительным коноводом Курбатовым, человеком, не ужившимся в коллективе из-за необщительного и пылкого характера?

Пятилетний Витя запомнил большую суматоху в доме. Степан Степанович, сидя в кресле, держал на коленях навзрыд плачущую Наташу — улыбчивую Витенькину маму — и целовал ее без конца. И говорил что-то своим низким сильным голосом. Витя стоял у кресла и теребил маму за локоть, тщетно пытаясь привлечь ее внимание.

— Мама! Ну, мама! Ма-а-ма! — тянул он и не мог понять, почему смеется его большой отец и все еще плачет мать.

— Наташа, голубка, не имею права остаться… пойми, не имею, — говорил отец. — Братья… это их дело. Но я, я! Пойми это, у меня нет иной дороги.

В столовую вошел высокий, под стать Степану Степановичу, человек в сапогах — такой, какого Витя никогда не видел в их доме. Наташа хлопотала у буфета.

— Твой? — спросил высокий и, наклонившись, поднял Витю на руки.

— Мой!

— Жалко, чай, оставлять-то? А, Степан, жалко? У меня их трое, старшой-то побольше твоего будет, — сказал он и крепко прижал мальчика к груди.

Степан Степанович, уже одетый, привлек к себе жену.