Белые пятна

— Буди Михеича! Пускай фонари заправит.

— Одевайся! Хватит, обсохли.

С ухватками старого солдата Дюковский обернул ноги портянками, обулся, топнул, заорал:

— Катюша! Ну-ко, в женскую, буди всех. Андрейка, сбегай к Филатьеву, покличь на помощь всю бригаду. Не пропадать же, в самом деле, добру казенному.

Мимо Виктора протопала босыми ногами дивчина в розовой кофте и голубой косынке, зыркнула на него горячими глазами. Барак опустел.

Потом, когда вытащили и поставили на рельсы паровозик, девушка в розовом оказалась рядом с Виктором.

Разумов шарил в карманах. Девушка догадалась и двумя пальцами вынула из-под пояса сухой платок. Разумов вытер мокрое лицо. Девушка стояла рядом, улыбалась, взмаргивала обжигающими глазами. И что-то говорила ему — нет, шептала напевно то ли стихи, то ли слова из песни:

Выйду я на изволок
Под горой,
Встречу там желанного,
Сокол мой.
Месяц над рекой,
Луг блестит росой…
Верба не колышется,
Твоя песня слышится,
Сокол мой! Сокол мой!

После ночного аврала Виктор спал долго и крепко. Его разбудил Дюковский. Он передал Разумову желтый конверт, на котором чья-то рука вывела красиво и четко: «Уполномоченному по вывозке торфа инженеру В. С. Разумову».

Главный инженер информировал его об общем положении на электростанции и требовал ежедневной подачи с пятого участка на главную магистраль одной тысячи тонн торфа, или пятнадцати вертушек в сутки.

У штабелей работало человек пятьдесят. Виктор смущенно поздоровался. С ним творилось что-то неладное. Вчера он был инженером, человеком труда, властелином коллектива, без которого и сам он — ничто. Людям пришлась по душе его требовательность. Но как дать пятнадцать вертушек? На участке нет ни одного обгонного тупика, вот и жди, когда грузчики наполнят состав целиком. Немыслимо!

Прошло три недели. Вывозка не налаживалась. Самолюбивый Дюковский не забыл нанесенной обиды и досаждал Виктору чем только мог. Рабочие не узнавали энергичного паренька и часто говорили между собой:

— Что с ним, с Виктором Степанычем? Не заболел ли?

Катя, проходя мимо, напевала ему:

Что милого кинуло
В непробудный сон?
Ходит, пригорюнился,
В землю смотрит он…

Как-то вертушка задержалась у магистрали дольше обычного. Дюковский третий день торчал в главной конторе, ожидая кассира и зарплаты для рабочих участка. Виктор вечером работал в бараке, что-то чертил и высчитывал. Но ничего путного у него не вышло. А утром Виктора вызвали на станцию приемки. Он выехал верхом. У перегрузочной эстакады стоял пустой состав с потушенным паровозом. Виктор оторопело остановился. К нему подскочил сердитый Дюковский:

— Говорили мы тебе, что ремонт нужен? — закричал он. — Давай да давай, вот и надавали, что дышло полетело. Что мы без пискуна? Акт мы на тебя накатали, отвечай в дирекции за поломку, коль не давал ремонтировать.

Виктор побледнел, спрыгнул с коня, шагнул к десятнику. Тот испуганно отшатнулся.

— Возьми коня.

Он втиснул повод в руку десятника и зашагал к станции.

— Эй, погоди! Виктор Степанович, погоди, говорю. Может, уладим, — пытался Дюковский образумить инженера.

— К черту! Ступай к черту! Я еду домой! — крикнул Виктор. Через два часа он сидел в вагоне. Поезд катил в Москву.

Баба Таня обрадовалась, засуетилась, всплескивая пухлыми руками, но вскоре со старческой прозорливостью почувствовала недоброе.

— Нехорошо, Витенька, так нехорошо ты сделал, — выговаривала она, выслушав взволнованную речь любимого внука. — Уж и не придумаю. Твоему отцу, Степану Степановичу, тоже несладко пришлось на практике-то, он целое лето кочегаром на паровозе ездил, без смены. И не сбежал.

Виктор пошел к Лалошу. К его удивлению, профессор не счел его поступок плохим.

— Ну-ну, голубчик, не волнуйся и не бичуй себя, — прервал он Виктора. — Ты же не на собрании, а у меня в кабинете. Никто не требует от тебя подобной… самокритики. Я — поверь мне! — не вижу ничего предосудительного в твоем отъезде, — Лалош подчеркнул последнее слово, — такого не вижу, за что тебя следовало бы побранить. Уехал раньше срока? Ну и ладно, подумаешь!

— Виталий Кириллович, меня же не отпустили… я сам.

— Конечно, сам, — рассмеялся профессор. — Дернула же тебя нелегкая в энергетики пойти. Послушался Александра своего Степаныча. А не лучше ли тебе окончить исторический? Я вот имею за плечами два факультета. Чем плохо?

Профессор говорил очень пространно, пересыпал речь советами из требника вседопускающей житейской философии, учил осторожности, ежечасной оглядке по сторонам и обещал Виктору свою помощь, но предварительно взял с него слово, что он подаст заявление о переводе на исторический факультет.

— Будешь учителем. Благороднейшее занятие! В университет пока не ходи, доверь мне свою судьбу. Не волнуйся. Сыну ли Степана Разумова остаться недорослем? И не благодари, не за что. Ступай к Светланке, скучала дочка-то без тебя.