Белые пятна

Настя сдернула с себя поварской халат и надела платье из яркой шотландки. Длинный рукав и небольшой вырез на груди делали ее скромной и строгой. Она ощупала пальцами пуговицы, словно перебрала лады гармоники; натягивая чулок, несколько раз согнула и вытянула стройную ногу. Тряхнула головой, разметав послушные волосы. Как хорошо, что она кудрявая, а волосы густые и мягкие — укладываются в любую прическу.

— Витя говорит, что мне не надо стричься.

— Но возни с косами — замучишься… Знаешь, отпусти меня на базу дней на пять, Настя, а?

Настя подумала и согласилась.

— Только с уговором: потом поеду я. Этот… из развозки сказал, что там все есть. К зиме надо, много надо. И мне и ему.

Настя накинула на плечи широкий длинный жакет — единственную дорогую вещь, купленную ею для себя, — по белой шерсти крупные кремовые квадраты, свободные складки, четыре белые пуговицы с золотистыми глазками. Она долго не решалась его купить, потом выпросила жакет у продавца и вбежала в палатку разрумяненная, с яркими глазами.

— Смотрите!

Ребята ахнули. Васька Терехов обошел Настю кругом и только всплеснул совсем по-бабьи руками. У Разумова лицо светилось любовью. Лида тормошила подругу, вертела ее из стороны в сторону и взвизгивала от удовольствия. Жакет остался у Насти.

Настя опоздала к началу собрания. Видя, что все места за столами заняты, она мигнула дневальному, и тот принес небольшую скамейку. Настя села, положив на колени незаконченную вышивку.

Один за другим выступали разведчики.

Настя вышивала и косила глаза на оратора. Длинные, чуть огрубевшие пальцы ловко владели иглой. Ее лицо красиво обрамляли ниспадавшие вдоль щек волосы.

Ее соседям, изредка поглядывавшим на нее, не верилось, что перед ними Настя Щербатая, развязная дивчина в берете, любившая сидеть на борту огромного карбаса, плывшего по Лене. Нет, не она! У той на худеньком лице выделялся пухлый рот, который; мог ответить на ругань руганью и вызывающе раскрыться в улыбке. Тогда она была, пожалуй, красивее и сразу поражала воображение. А сейчас запоминалась надолго.

Она вошла в жизнь табора, любовно и хорошо выполняя простую обязанность: накормить разведчиков утром и вечером. А когда разведчики уходили на работу, Настя и Лида появлялись в палатках, забирали из спальных мешков простыни и наволочки, стирали, сушили, горюя, что нет утюгов. Скажи Насте и Лиде, что они дороги всему табору, — пожалуй, обе недоверчиво улыбнутся. Но если бы они неожиданно исчезли из табора, у каждого разведчика возникло бы чувство незаменимой утраты.

«Ох какой, оказывается, Чернов! — думала Настя, слушая речь товарища Ганина. (Она даже мысленно называла его уважительно: товарищ). — Но его приструнят! Приструнили же Алешку-культурника. Нет, их нельзя сравнить. Алешка не воровал у товарищей, у государства не воровал, а Чернов воровал», — так просто и точно определила Настя проступок десятника.

Мелькала игла с черной ниткой. Настя ловко, крест за крестом, накладывала на холст еще неясные черты какого-то портрета, но уже оконтурена голова с характерным лбом, выведен широкий нос, заметнее и заметнее пушистые усы…

Собрание окончилось, но люди еще теснее сгрудились у двух столов, заваленных газетами и журналами.

Мосалев отобрал у Насти вышивку:

— Горький! Максим Горький! А ну, подержи. — Он отступил назад, всмотрелся: голова Горького, точь-в-точь как на знакомом портрете. — Настя, а ведь хорошо! Уж как хорошо!

Около них сгрудились разведчики.

— Кончишь, я раму сделаю, такую выдумаю… И повесим здесь, на самом виду, — сказал Акатов.

«Как же! Для вас стараться!» — ответила бы прежняя Настя и вырвала бы вышивку из чужих рук.

— Сделай — выдумай две. Ладно? — сказала старшая «мамка». Потом, в самое ухо Акатова: — Я еще вышью для Витьки-то. Он любит Горького.

Пустел клуб. К Настиной досаде, Лукьянов увел Виктора к себе. А она-то надеялась, что после собрания погуляет с Виктором… Она подсела к длинному столу, за которым ежевечерне заседал таборный совет этого своеобразного полотняного городка: Акатов, Дронов, Курбатов, Мосалев, Айнет и, как ни странно, — Петренко.

Шурфовщика Алешку часто ругали его начальники, но даже во время самой сильной проборки Алешка не забывал, что он культурник, и как ни в чем не бывало шел в клуб, напоминая Ганину или Разумову:

— Сегодня заседает редколлегия. Обратно, на меня заметка поступила. Приходите, разбирать будем.

Таборный совет никто не выбирал, он образовался из членов редколлегии, профорга и артельщика. Ганина поначалу смешило это высокое название, но слыша, что разведчики серьезно и с уважением называют так почти ежедневные сходки активистов, он тоже привык к нему. Ведь в клубе никогда не возникало ссор: сюда приходили узнать новости, здесь учились и смеялись, читали вслух и пели песни. Здесь складывалась и росла большая дружба между людьми.

Настя окончила вышивку. Виктор не показывался.

— Ну чего он нейдет, — ворчала Лида.

— Значит, не может, — скрывая досаду, возражала Настя. — Коля, а если Лида на базу съездит дней на пять, ты найдешь мне помощника? Одной трудно.