Белые пятна

Виктор разволновался, он понял свою оплошность.

— Успокойся, успокойся! Люблю, люблю так, как ты понимаешь! И прости, невольно вырвалось, Настенька. Я не хотел тебя обидеть, не могу я тебя обижать, поверь! И как я рад, что ты хочешь учиться! Да в два года, хорошая, в два года тебя подготовлю, сдашь за десятилетку, станешь заочницей-студенткой и еще чему-нибудь меня поучишь. Читать будешь, поймешь Маяковского и мятежные стихи Верхарна…

— Витька, опять? Зареву! — уже сияя глазами, запротестовала Настя.

— Вот черт! Не буду, не буду! Ты стоишь не только ученья. Поверь, мои тети Катя и Тося в твои годы были наивными до смешного. Однажды мой папа с братом Федором и его женой пошли в костел. Тетя Тося смотрит на деревянную скульптуру, а над ней дощечка и что-то написано по-латыни. А Тося латыни не знала. Она шепчет папе — любопытная, вроде тебя: «Степа, что там написано?» А папа, по рассказам, шутник был — беда! Он прочел и переводит так: «Курить и ругаться строго воспрещается». Тося ему ответила: «Спасибо, Степа». Потом шепчет самым серьезным тоном: «Ну и хра-а-ам! Надписи хуже, чем в кинематографе».

Виктор говорил и говорил с единственной целью: согреть Настю, успокоить, увидеть, как расцветает ее лицо…

— А твоя мама? — теребила она мужа.

— Что?

— Что она окончила?

— Казенную гимназию в Москве.

Настя скисла опять.

— А ты же училась, и на курсах, мой инженер-кулинар, инженер-пекарь, — рассмеялся Виктор. — Следовательно, ты по плечу «инженеру-историку» без диплома. Но это ерунда. У нас с тобой будет семья. Понимаешь?

— Конечно, будет, как у твоей бабы Тани. Витька, я буду учиться, работать и рожать и стану похожей на бабу Таню.

— Что же ты плачешь?

— Да не плачу я, просто мне хорошо с тобой, вот и катятся слезинки.

Виктор поцеловал ее в глаза, прижал губы к мокрому подбородку.

Настя не ответила на его поцелуй, захваченная иным непобедимым чувством; она сказала раздельно и даже немного строго:

— Сына назовем Степушкой, как твоего отца, а дочку — Наташей, как твою маму. Но… ты будь терпеливым, когда будешь учить. И покрикивай на меня — тоже помогает. Ладно?

В эту погожую холодную ночь впервые после болезни она заснула у него на руках, доверчиво улыбаясь и ровно дыша.

С такими лицами спят здоровые дети.

3

Прохладное утро без туч обещало теплый день. Август сказывался — падал ослабевший лист, редела крона берез, на протоптанных тропинках лежали желтые листья, их затянуло росой. В окружающем табор лесу за одну ночь появилось что-то новое, золотое с оранжевым. Оно ласкало глаз и вызывало грусть.

Близилась осень.

Жорка Каблуков торопил свою бригаду. Вчера он разделил ее на две неравные части: большую часть увел Акатов на Медвежий, меньшая пойдет на жилу. Жорка косил глаза на Мосалева. Костя с аппетитом уничтожал завтрак, а по обеим сторонам от него спокойно завтракала его бригада.

«Что это со мной? Вроде волнуюсь», — подумал бригадир.

Мосалев и Дронов вышли из-за стола. Ребята рассовывали по карманам хлеб и консервные банки.

Земля еще не просохла, но уже не раскисала под ногой. Над перевалом вздымалось солнечное зарево.

Виктор прибыл на выработку последним. Люди зачищали канаву. Дронов сбивал ящики под слюду. Бригада Каблукова работала на западном уклоне.

Ганина окружили десятники и отпальщики. Он еще раз напоминал, что весь процесс опробования жилы промышленного значения состоит в добросовестном отборе из взорванной и вручную расщепленной породы слюды-сырца без сортировки по номерам. На весах контролировали количество слюды от первого горизонта.

Стоя на борту канавы, Виктор видел Каблукова — молодого десятника. Жорка для удобства наколол карту участка на фанерный лист и распоряжался уверенно и немножко рисуясь. Сизых и Петренко размечали площадь, Айнет метил реперами места будущих шпуров. Забойщики слушали бригадира.

— Поглядывай, ребята, облегчай себе труд. Видишь природную расщелину в монолите — бури там, пускай это и не совпадет чуть-чуть с глазомеркой нашей. Это не беда. С головой работай, чтобы…

Он закончил речь жестами и мимикой. Его понимали.

Не пропал даром труд Андрюши Ганина, сумел геолог свои знания передать ребятам, сумел изменить и их лексикон.

Костя опередил Жорку, его забойщики уже бурили, он лишь похаживал среди них без бура и киянки. Каблуков слышал характерный голос Дронова, оставившего сбивку ящиков:

— Ну, начали, начали! Сизых, Широков! Что я говорю!

— Айнетка, мы так давай, — тихо говорил Алешка товарищу, — сперва вот этот мысок разрубим. А как выкинем породу — я на разборку породы, а ты дуй по этим щелям один, тут легче пойдет. Понимаешь, как мы загнем! — Хитрый парень уже раскладывал «петушки к петушкам». Каблуков погрозил ему кулаком и указал, откуда начинать.

Звенящие удары слились в непрерывный гул.

Солнечное утро, чистый воздух гор и загадка, которая вот-вот будет разгадана, поднимали дух, увеличили силы. Крепыш Дронов работал за двоих. Когда напарники повертывали буры, Федя переводил дух и снова бил тяжелой киянкой, бил без устали, с оттяжкой, загоняя шестигранную колонку бура глубже и глубже.