Белые пятна

Роль представителя богатого государства, который волен свободно сорить народными деньгами, взял на себя начальник Главного управления материально-технического снабжения Министерства промышленности средств связи СССР Николай Петрович Рябов. Не год, не два — целых десять лет систематически (иногда ежедневно на протяжении многих месяцев) выдавал он Двойрису государственную машину с шофером, и на этой машине «представитель старых большевиков» объезжал магазины и склады, набивал багажник и сиденье ящиками со снедью и свозил на дачу, превращенную в торговую базу, где велся нескончаемый торг.

Группами и в одиночку шли сюда гости с сумками, чемоданами, мешками, авоськами. Знали: товар будет. Едва ступали они на крыльцо, как над головами вспыхивало табло: «Осторожно! Не шуметь!» Неслышно открывалась автоматическая дверь. В тамбуре ошарашенных гостей встречали новые эффекты. Табло возвещало: «Прежде чем войти, вытрите ноги!» Из вмонтированного в почтовый ящик миниатюрного микрофона внезапно раздавался замогильный голос: «Вас вижу! Вас вижу!» Бесшумно открывалась вторая дверь: в просторной гостиной не было никого. Опять раздавался невидимый голос: «Следуйте дальше!» Стена с книжными полками вдруг «раскалывалась» на две половины, которые сдвигались в стороны, и в глубине открывшегося глазам тайника в окружении банок и ящиков, усмехаясь, сидел Сам…

Экспертиза установила, что вся эта милая шутка не так уж, в общем-то, дорога. Технология известна, монтаж прост. Так что Н. П. Рябов, преподнесший хозяину дачи (за счет, разумеется, государства) еще и этот подарок, добавил, в сущности, самую малость к тем расходам, которые казна понесла от прогулок Двойриса на министерской машине.

Рассказывают, что рядом с водителем черной «Волги» выглядел наш герой исключительно импозантно, так что его и впрямь можно было принять за какую-то важную шишку. Лихо неслась «Волга» по столичным проспектам и загородным шоссе, обгоняя все другие машины и не обращая внимания ни на какие дорожные знаки… И только одно омрачало настроение вельможного пассажира: шлагбаумы, которые порой преграждали машине путь, как-то снижали темп и вынуждали терять драгоценное время.

А поскольку нервы старого революционера надо щадить, начальник отдела эксплуатации пути Московской железной дороги Альфред Алексеевич Сеньковский выдал Двойрису совершенно беспрецедентный мандат, разрешающий переезд пути при закрытом шлагбауме! И бывало так: все машины терпеливо ждут, когда шлагбаум поднимется, а машина Двойриса мчится поезду наперерез, громыхая ящиками с икрой и импортными трусами. И дежурный милиционер почтительно отдает седоку честь…

Может ли очерк — пусть большой, даже очень большой — вместить все похождения этого беспримерного афериста, который куражился в свое удовольствие более сорока лет? Есть ли возможность рассказать о том, кто и как снабдил его бездной всевозможных грамот, справок, могучих удостоверений (среди них и такие: «Корреспондент ТАСС», «Отличник кинематографии СССР»)? Кто бережно передавал его по цепочке — от одного ответственного товарища другому — с почтительной рекомендацией: «большая птица», «исключительно важная личность», «с огромным весом в верхах»…

И тут необходимо поставить вопрос, ради которого, собственно, и написан этот очерк. Ведь дело не в том, чтобы изолировать афериста от общества (хотя это очень, разумеется, важно), и не в том, чтобы просто назвать имена его покровителей (здесь названы лишь немногие, хотя их гораздо больше). Главный урок этого уникального дела — понять те причины, которые на протяжении многих лет толкали самых разных людей лакействовать перед самозванцем, вымогателем, самодуром. Быть его толкачами, ходатаями, рабами. Трудно представить себе, что это доставляло им удовольствие: роль холопа при хаме — что может быть унизительней и противней? Почему же, однако, столько людей согласилось играть эту роль? Почему в этой длившейся годы и годы истории мы на каждом шагу сталкиваемся с такой безответственностью, перед которой невольно разводишь руками? Задумывались ли хоть раз все те, кто с размаху ставил подписи под документом, что подпись обязывает? Что, расписавшись, они тем самым принимают на себя ответственность за каждое слово, в нем содержащееся? И что ни один «довод», который якобы может оправдать легкомыслие и попустительство, — никакой абсолютно не довод, а попытка подвести под легкомыслие какую-то «законную» базу.

Наряду с безответственностью и легкомыслием у иных «режиссеров» и «исполнителей» этого затянувшегося спектакля были, вероятно, и другие «мотивы»: страх перед расплатой и надежда на благодарность.

Страх перед расплатой… За какие-то нарушения? Это можно было бы как-то понять. Не оправдать, разумеется, но понять. Никаких нарушений, однако, эти люди (так хотелось бы думать!) не совершали. Но были убеждены: если влиятельный дядя захочет — растопчет и без всякого основания. А Двойрис с ним-то как раз на короткой ноге: «большой человек», огромные связи…