Белые шары, черные шары... Жду и надеюсь

— Люди разные, Дмитрий Павлович. Простите меня, но вы еще молоды, вы многого просто не знаете. А ваш покорный слуга все испытал на себе. — Он грустно усмехнулся. — Противники Василия Игнатьевича не испарились. За примерами далеко ходить не надо. Небезызвестный вам товарищ Трифонов работает и процветает тут же, рядом с нами. И, кстати говоря, вы с ним раскланиваетесь при встрече — не правда ли? Прислушайтесь к тому, что я говорю, Дмитрий Павлович, дорогой… Нам нельзя разобщаться. — Мелентьев повторил эту фразу с настойчивостью человека, верящего, что он нашел панацею от всех бед. — Вы в своей лаборатории добились многого. У лаборатории есть авторитет. И это надо использовать. Надо не упустить момент. А то смотрите, что получается. Профессор Никитин выступил со статьей, где оспаривает положения последних работ Василия Игнатьевича, вы, конечно, читали эту статью; лаборатория Коростышевского усиленно доказывает активную роль мембраны, против чего категорически восставал Василий Игнатьевич, — вы это тоже знаете… А мы молчим. Мы терпим.

— Нет, отчего же, — вдруг сказала Рита. — Между прочим, вот здесь, — она постучала костяшками пальцев по счетчику, — кое-что накапливается…

Но Мелентьев словно не расслышал ее.

— А нужно бороться, — продолжал он. — И чтобы бороться, мы прежде всего должны поддерживать друг друга. Без этого ничего не выйдет.

— Работать мы прежде всего должны, Петр Леонидович, — сказал Решетников. — Работать. Мы и так ужасно много времени тратим на всякую суету.

Он смотрел сейчас на Мелентьева и с грустью думал о том, как прочно и незаметно оставляет прошлое на людях свою печать. Хотя в трудные для Левандовского годы Мелентьев вел себя достойно, все же тень тех лет лежала на нем. То, что осуждал он в своих противниках, он незаметно перенимал и сам… Наверно, нужно было быть таким человеком, как Левандовский, чтобы оказаться выше этого…

— Ну что ж, может быть, вам виднее, не знаю, — сказал Мелентьев. — Только поверьте мне, Дмитрий Павлович: мне очень дорого все, что делается в вашей лаборатории, и память о Василии Игнатьевиче дорога, и его имя. Так что все мои заботы только об этом.

Усталый, старый человек стоял перед Решетниковым. Видно, весь этот разговор дался ему нелегко, стоил немалых нервов. И сочувствие к нему шевельнулось в душе Решетникова.

— Я вас понимаю, — сказал он.

— А теперь вернемся к нашим баранам, — усмехнулся Мелентьев. — Что же мы решим с этим отзывом?

— Не знаю. Поступайте, как считаете нужным, — сказал Решетников. — Но я останусь при своем мнении.

— Может быть, мы спросим, что думает по этому поводу Маргарита Николаевна? — с галантным полупоклоном Мелентьев обратился к Рите. — Пусть нас рассудит женщина.

— Я тоже здесь человек новый, — сказала Рита. — Мне трудно судить. Но одно я могу сказать точно. Если бы вот так говорили о  м о е й  диссертации, я бы на другой же день швырнула ее в печь и пепел развеяла по ветру…

— Вы решительная женщина, — сказал Мелентьев.

А Решетников подумал, что, пожалуй, Рита не преувеличивает. Она бы, не колеблясь, поступила именно так.

В этот день они еще раз вернулись к этому разговору. После работы Решетников зашел к Рите домой, да так и засиделся у нее до позднего вечера. Сережка уже уснул, а Рита и Решетников негромко разговаривали.

— Послушай, — вдруг сказала Рита, — а если бы автором этой диссертации была я, ты бы тоже так же отнесся к ней?

Решетников с любопытством взглянул на Риту. Что это ей вздумалось испытывать его? Какого ответа она ждет?

— Думаю, что да, — сказал он. — Хотя ты вряд ли могла бы быть автором такой диссертации — ты бы с твоим характером умерла от тоски уже на третьей странице…

— Правильно, молодец, — засмеялась Рита. — Знаешь, я не стала подробно говорить при Мелентьеве, не хотела хвастаться, но сейчас я собираюсь заняться статьей, где слегка достанется Никитину. Никитин ведь очень хитро поступает — ты не обратил внимания? — он умеет обходить туманные места, он делает вид, будто их просто нет. О тех моментах, которые не подпадают под его концепцию, когда мембрана ведет себя не так, как должна вести по представлению Никитина, он молчит. Он не знает, как объяснить их.

— Кстати, и мы пока не знаем… — сказал Решетников.

— Ничего, у меня уже поднакопился любопытный материал. Если эту статью напечатают, она, по-моему, должна обратить на себя внимание.

— Я вижу, тебе не терпится выйти на арену научных битв, — сказал Решетников.

— А что? — засмеялась Рита. — Я всегда была храброй.

— У тебя интересная манера смеяться, — сказал Решетников. — Ты, когда смеешься, жмуришься, как кошка. Тебе еще никто не говорил об этом?

— Нет, приоритет принадлежит тебе. С тобой говоришь о серьезных вещах, а ты вечно шутишь. Лучше не забудь, что ты обещал мне журнал с последней статьей Харди. Принесешь, не забудешь?

— Журналы выдаются только на дому, — пошутил Решетников. — Правда, Рита, зашла бы ты ко мне завтра, — сказал он уже серьезно. — Я бы заодно познакомил тебя с моими тетушками. Я давно уже хочу познакомить тебя с ними…