Белые степи

– Не смеши людей, Хадиса, небылицы ляпаешь! – отрезал он и, дав понять, что разговор окончен, взял в руки свою мандолину, поднастроил ее, и в зал ворвалась безудержная, ритмичная башкирская плясовая. Гармонист еще долго пытался подыгрывать мандолине, но ее звучная трель затмила сбивчивые выдохи гармошки, и тот, расстроившись, ушел курить на крыльцо, уже покрытое влагой вечерней росы.

В тот вечер Салима толком так и не разглядела его. Он, потряхивая своими черными кудрями, увлеченно и ритмично вел попурри из плясовых, и потому как местные девушки, толкаясь и оттесняя друг дружку, пытались овладеть его вниманием, Салима вовсе потеряла к нему интерес. И провожал ее с Мафтухой тот самый сын местного бывшего богатея Ришат, чем, оказывается, вызвал негодование и ревность сестренки Ислама Сагили, ровесницы Салимы, которая выросла и превратилась в красивую, с черными как смоль кудрями, шуструю и бойкую девушку. Она давно расставляла свои сети вокруг Ришата. Тот же вел себя так, как будто девушки уже обязаны ему тем, что он обратил на них внимание, и что он самый лучший – смотрите не прогадайте.

Всю следующую неделю Салиму не покидало наваждение – трель ритмичной и звучной мандолины, взмах непокорной копны черных кудрявых волос и проницательный, умный взгляд. И когда Мафтуха снова заговорила о танцах, Салима без слов согласилась и пошла на танцы с другими чувствами.

Хоть и близились к концу теплые летние дни и на окружающих деревню березах появилась первая редкая позолота, но этот вечер выдался теплым. Когда в окнах домов загорались тусклые огоньки керосиновых ламп, старушки, завершив свои пересуды на завалинках и смотав в клубки нити шерстяной пряжи, воткнув в них спицы, потянулись к своим домам. Салима и Мафтуха, накинув на плечи платки, взявшись за руки, посмеиваясь и старательно обходя коровьи лепешки и самих развалившихся посреди улицы жующих и тяжело вздыхающих коров, заспешили к темнеющей на фоне горы и возвышающейся над всеми маленькими деревенскими домиками школе.

– Откуда ты взялась такая красивая, кто ты? – Шепот отбившего ее от шумной толпы Ислама смущал ее. Он привычным волевым движением, покорившим уже не одну девушку, взял ее под ручку и увлек в сторону. Это испугало ее, и она стала изо всех сил сопротивляться.

– Да не бойся ты, я же вижу, что ты не такая, как все, не обижу тебя. Давай погуляем, познакомимся поближе, – уже примирительно, спокойно заговорил Ислам, ослабив хватку.

На этот раз он не только играл на мандолине, но и пускался в пляс, уступая место гармонисту. Уделив внимание всем прытким и настойчивым сельчанкам, он то и дело окидывал внимательным взглядом Салиму. И когда все закружились в плясовом хороводе, он оказался рядом с ней, взял в свою ладонь ее маленькую мягкую ручку и, глядя ей в глаза, несколько раз крепко и настойчиво сжал, смутив и вогнав ее в краску.

Мафтуха же, когда они снова оказались у печки, шепотом зачастила:

– Смотри, Ислам к тебе клеится! Давай, не теряйся! Он же учитель, не лесоруб. Из хорошей семьи. Да такой красивый, во всем талантливый. Все по нему сохнут. А он то с одной, то с другой. Эх, не смотрит на меня, я бы не растерялась!

Когда прогуливающаяся толпа остановилась на околице, чтобы, разбившись парами, «провожаться», Ислам увлек Салиму дальше по мягкой тропинке, в сторону одинокой сосны, растущей у подошвы хребта Зильмердак.

Мафтуха вслед и в шутку, и с тревогой в осипшем голосе заголосила:

– Куда ты Салиму тащишь? Я за нее головой отвечаю перед Халидой-апай, вернитесь!

На что Ислам, не поворачивая головы, бросил:

– Не переживай, ни один волосок не упадет ни с твоей, ни с ее головы. Дойдем до сосны и вернемся. Сам доставлю ее к дому.

– Ислааам, а как же я? Ты меня на эту коротышку малолетнюю меняешь, смотри, пожалеешь! – и шутя, и злясь, все не унималась Хадиса.

Салима почему-то сразу доверилась ему. Его вкрадчивый, приятный голос, достойное, не наглое поведение, мягкие, ласковые руки, – в нем чувствовался уверенный в себе парень, знающий себе цену. Да и само то, что на нее обратил внимание парень, к которому липли все, тешило ее самолюбие. Он ненавязчиво расспросил ее о семье, о ней, рассказал о себе. Дошли до сосны. Поглаживая ладонью шершавую, смолистую, пахучую кору, с болью в голосе рассказал, как шли они, еще совсем маленькие, с мамой и сестрами, голодные, со сбитыми в кровь босыми стопами, первый раз в эту деревню мимо этой сосны. И что она запомнилась – одинокая, необычной формы, четким силуэтом выделяющаяся на фоне деревни и голубых далей.

Шли обратно. Освободившись от объятий облаков, осветив силуэты деревенских домиков, изгородей, осеребрившуюся от холодной росы траву, красиво подсвечивая белые облака на небе, ярко засветила полная луна. Чуть ступишь от тропинки, так тут же лодыжки обжигает росяная влага. Ислам проводил ее до дома, и Салима была ему благодарна за то, что он не пытался обнять, приставать с поцелуями… И каждый раз прогулки завершались доверительными беседами и несмелыми касаниями рук, скромными, недолгими объятиями.