Белые воды

Оба заступили за мокрый куст, осматривались. Действительно — за огородами, сквозь деревья, проглядывал рядок домов, однако на улице не было ни одной живой души, точно люди перед неведомой стихией или мором снялись и ушли. Кутушкин безбоязненно, морщась от боли, опустился возле куста, принялся стягивать разрезанный по голенищу сапог, перематывать раненую ногу. Костя, чувствуя сосущий голод и ноющую усталость, тоже присел: была не была.

— А, эвон, живая душа! — сказал тамбовчанин. Достав из-за пазухи листья подорожника, он приложил их к ране и теперь доматывал тряпку, покряхтывая и тужась.

Увидел и Костя: наискосок, в избе, прятавшейся за темными кронами яблонь, из трубы потянул чахлый дымок.

— Беляши небось хозяйка затеват, нас ждет-поджидат, тамбовчанин, — усмехнувшись, проговорил Костя.

— Ждет не ждет, а наведаемся, — натягивая сапог, ответил Кутушкин. — А винтовку, слышь, придется зарыть: патронов больше нет, а в штыковую атаку навряд ли доведется пока ходить. Обратно пойдем-погоним немца, тогда и возвернемся, заберем.

Спустя минут пять, оглядевшись и не найдя ничего подозрительного, они отыскали в огороде ямку. Кутушкин достал из вещмешка нательную нестираную рубаху, разорвал ее, обмотал блестевшую никелем казенную с затвором и дульную с отомкнутым ножом части, уложил винтовку в ямку, засыпал глинистыми комьями, оглядел кривой столбик снизу вверх, — должно, старался заметить место. Поднялся с неохотой, словно, схоронив винтовку, он что-то отрывал от себя.

Потом они проковыляли по взрыхленной земле через картофельную полеглую ботву к сараю, видневшемуся на задней стороне двора; пологая, под ощерившейся дранкой, крыша сарая посередине прогнулась, зеленый мох большим овальным пятном разросся в прогибе. Решили: пока окончательно не рассвело, проникнуть в сарай, отоспаться за день, обсохнуть, ночью уйти — передовая где-то близко, — прорвутся к своим.

Теперь в их представлении «свои» уже не было тем прежним узким понятием — их первая рота, их взвод, комроты капитан Шиварев, взводный «младшой» Чайка, замполитрука Сивцов. После долгих и трудных блужданий в тылу врага понятие «свои» неимоверно расширилось, включало в себя многое, — за ним стояли войска, Красная Армия, сражавшиеся с фашистами, и Москва, и родная Кутушкину Тамбовщина, и Свинцовогорск Кости Макарычева, и Волга капитана Шиварева, и Днепр, о котором Чайка, светясь узким, с пушком на верхней губе лицом, мечтательно говорил: «Днипро — це писня».

Должно быть, земля, несмотря на ранний час, понемногу начала прогреваться, а может, еще не успела отдать накопленное за день тепло: кружевные лохмотья снега заметно истаивали. Космы тумана, то редевшего, то уплотнявшегося, поднимались пеленой, и под ее прикрытием, огородной тропкой, вдоль которой тянулись кусты бузины, Костя и Кутушкин подошли к сараю, уже различали и прохудившуюся его заднюю стенку.

Они подступили к пролому в бревенчатой стене. Заглянув в него, Костя оглядывал затененную пустынность сарая, в которой через щель дверных створок чуть просачивался свет. Различил у поленницы, куда свет почти не достигал, женщину. Нагнувшись, она накладывала на руки дрова — поленья глухо постукивали.

Возможно что-то почувствовав, она разогнулась, вглядывалась напряженно, еще не видя их; к тому же и они сами, заметив, что она разогнулась, в опаске отшатнулись. После Костя, снова выставив голову в проем, позвал шепотом:

— Мать!.. Мать!..

Она вздрогнула и, так и держа поленья на руке, двинулась к пролому и теперь, подходя, вся открылась — в телогрейке, повязанная полушалком средних лет женщина.

— Ой, да что же вы?! Откуда? — вполголоса спросила она. — Немцы кругом! Вчера танков нагнали, а в ночь кудысь ушли…

— Сестра, как бы до ночи перебыть, просушиться, а там — к своим! — перебил ее Костя. — В сарае бы вот…

Озираясь, она понизила голос:

— Да как же? Как?.. Откуда сами-то?

— Один из Тамбова, а я — свинцовогорский.

— Свинцовогорский?! — удивилась она и, отложив поленья на старую рассохшуюся бочку, отряхнула полы ватной куртки. — Брат у мужа там. Слыхали, может, Востряков Семен Иванович… Нет?

— Ульбинской ГЭС директор? Слыхал…

— Что же, что же делать-то? — засуматошилась она, и глаза ее возгорелись живым, тревожным огнем. — Немцы в доме… Офицерье — жрут, гуляют. Муж где — не знаю. Уходить бы вам! Часовой с автоматом следит, куда да что понесла… Говорят, обыскивают, хватают по Верее красноармейцев.

— Мокрые мы, обсушиться бы, — повторил Костя.

— Не знаю уж как… Полезайте за поленницу. Еду после принесу. Только бы часовой с автоматом не унюхал.

Они пролезли в проем; Косте застоялый древесный дух показался теперь благодатным; и он уже представил, как они сейчас заберутся, спрячутся в углу, за высокой поленницей, угреются, подсохнут; Кутушкину он помог — раненая нога болела, и тамбовчанин поеживался, превозмогая боль.