Белый

– Так старик меня послал, старик-художник, – заискивающе зашептало из утренней полутьмы. – Я и не знал, когда все случилось, что он к тебе меня отправил… Просто сказал: «Иди, Тришка, в стольный град, княгиню отыщи». Я и пошел… Делать то все равно нечего было, наших переловили многих, кто сам в города подался работу искать, кто в одиночку по большакам пошел… А я вот, сюда… Шел неделю, по кабакам да трактирам побирался, на сеновалах ночевал…

– Подожди, подожди… – Княгиня отошла от окна, взяла с туалетного резного столика туго набитый кошель, и бросила его в окно. Слышно было, что кошель ловко поймали, не дав ему шлепнуться наземь.

– Спасибо, Ра… Госпожа княгиня, благодарствую… – Вновь зашептала темнота. – А как тебя… Как получилось то, что ты… Что вы, матушка… – Окончательно запутавшись, голос смущенно замолк.

– Не части, внятно говори, – привычно-требовательно приказала княгиня, но тут же, словно устыдившись своего тона, склонилась к окну. Город дохнул на нее сыростью раннего утра, но она словно не заметила.

– Тришенька, хороший мой, да что там у вас стряслось-то? Как по большакам, как переловили?

– Так ты ж еще не знаешь ничего… Я ж чего пришел то… Мне ж сказали, дай знать обязательно, он просил… А художник сказал княгиню отыскать, будто это как то связано… Я ж ослушаться не смею, иначе стал бы неделю топать сюда… Пред княжьи очи…

– Да подожди ты! Ничего не пойму, говори толком! Кто просил? Что случилось? – Княгиня зябко запахнула халат из заморской парчи, и наполовину высунулась в окно. – Говори же!

Лица собеседника по- прежнему не было видно, перед домом князя почему-то забыли накануне засветить фонарь, либо тот потух прежде срока. В спальне княгини тоже царила тьма, слышно было, как сопит во сне и причмокивает маленький ребенок. Мимо дома прошел припозднившийся гуляка, шум башмаков еще долго раздавался в повисшей, ставшей какой-то вязкой, тишине…

Тришка молчал, княгиня тоже неожиданно перестала его выпытывать.

– Два месяца назад лихие люди в наши края пришли. Говорили, с каторги сбежали. – Тришка заговорил медленно, как нехотя. – Было несколько стычек на лесной дороге… Наши полегли… Казимир тогда в ярость пришел, сказал, неправильно это, волк волку не враг… Пошел с их вожаком разговаривать… Разговор у них нехороший вышел, в общем. Не вернулся Казимир…

Княгиня застыла в оконном проеме, и лишь по безмолвному ее кивку, умолкший было Тришка нерешительно продолжал:

– Мы его искать пошли, лиходеи к тому времени с места снялись да только их и видели… Зарезали они Казимира… – Тришка всхлипнул. – сынишка остался сиротой… Да, после того, как ты от нас сбежала он же как полоумный был, все искать тебя заставлял. А потом девку привел из деревни с животом, и жить с ней начал… А как несчастье-то приключилось, и девка сбежала от нас, своего мальчонку годовалого бросила… Мальчонка-то рыженький такой, совсем как Казимир наш был, а девка та чернявая, не в ее породу, видать, сынишка-то уродился… Так вот, а Казимир-то возьми нашему Тихону и приснись, и говорит «Раде дайте знать»… А где ж мы ее возьмем-то, Раду эту, когда ни слуху, ни духу не было столько времени… – Тришка уже рыдал во весь голос, не скрываясь. Княгиня по-прежнему стояла, не шевелясь, нимало не заботясь о том, что Тришка перебудит весь терем.

– Тут мимо проходил этот, художник, проныра старая, что тебя тогда еще рисовал… Я его признал сразу. Как узнал про наше несчастье, сказал мне, мол, Княгиню во славном стольном граде отыщи. Найди и ей вашу беду передай. Я к нему с вопросами, а он сказал, и был таков. Нет, мы, конечно, слыхали, что Князь в терем Княгиню привел, но и не думали, чтоб ты… Ты, конечно, молодец, дай-то бы Щедрейший каждому такого, мы-то и не гадали…

– Довольно. – Княгиня резко выпрямилась, и Тришка испуганно замолчал. – Никому и нигде больше ни слова, что ты меня тут видел. Даже нашим. Понял? Кто жив остался, вот это раздай – в руки Тришки полетел еще один увесистый кошель, толще первого.– Не поминайте лихом.

Ставень захлопнулся, и в утреннем сумраке слышались только благодарное бормотание Тришки, да первые утренние птахи…

***

Княжий терем горел лихо. Весело, с тресками и снопами искр, рассыпающимися на фоне ночного неба сотнями фейерверков.

Горожане помогали дворовым заливать, как могли, а бабы, стоя в сторонке, судили да рядили, как могло такое горе приключиться. Из обитателей терема никто не пострадал, кроме княжьей семьи. Князь, молодая жена, и двое детей погибли в огне: спальни их милостей загорелись самыми первыми. Толстая повариха предположила, что кто-то из светлейшего семейства изволил оставить незатушенной свечу около полога кровати. Пламя и занялось.

– Жалко детишек-то… – Причитала повариха, – вот как есть жалко. Все она, змея подколодная, кабы не княгиня, жил бы наш господин припеваючи и ныне.

– Да скряга твой господин, – сплюнул сквозь зубы сапожник, отошедший от пожарища напиться воды. – За новые сапоги второй год мне кровные отдать не может… Скряга и есть!