Белый Бим Черное ухо

– А вы ничуть, – ответил я, не солгав ни капельки. Он слегка ухмыльнулся и спросил:

– Чего так рано приехал? Открытие-то завтра.

– В отпуске… Хотелось денек отдохнуть на воле.

– Отдохнуть – это неплохо. Неплохо… Да-а, неплохо. Вот так. – говорил он снисходительно и, пожалуй, покровительственно, как за письменным столом служебного кабинета. – Вот так… Неплохо отдохнуть. Отдохни. А я пойду работать.

– Чего ж тут работать?

– Эге, братец! Да ты в охоте, видно, не силен… А я вот по привычке: с народом советуюсь… Порасспросил, узнал.

– И что же узнали?

– А то: завтра понаедут тут… всякие, захватят самые хорошие места, а ты будешь болтаться. Из-за того и приехал на день раньше… Работать надо, работать. Вот так… Работать.

– Палки-то зачем нарубили? – спросил я уже с живым интересом.

– Палки? – Он опять ухмыльнулся. – Шалаш буду над лодкой городить.

– Здесь же кругом камыши! Не надо никаких шалашей. Вы же себя демаскируете. Ветки ваши и палки далеко будет видно. Надо так: въехать в камыши, завязать их над челноком аккуратненько, и все. – Мне казалось, что говорю убедительно.

Но Переметов подарил свою розовую и ласковую улыбку и возразил, вставая:

– Ой и хитрец ты, я вижу! Ты бы, значит, убил бы, а я – с пустой сумкой. Ишь ты!

Я сообразил наконец, что советовать Переметову бесполезно (он по привычке сам все знает), и перевел разговор в другую плоскость. Очень уж собеседник мой показался мне занятным здесь, среди природы.

– Вы садитесь-ка, – говорю, – да отдохните. А я расскажу, что сегодня видел. Интересно!

– А ну-ка, ну-ка? Послушаем. – И он снова сел. Я рассказал ему про жучков-вертячек.

Он констатировал коротко:

– Ничего особенного. Обыкновенная тварь. Рассказал ему про цыпленка. Он отрезал:

– Мало их, цыплят разных. Всякие бывают цыплята. Наконец, уже без волнения, без всяких там красок сказал ему:

– Дергач, коростель, пешком топает на юг.

– Птица так не может, – заключил он. Потом подумал и дополнил: – А если, допустим, и ходит на юг, то почему бы ей и не ходить, если от природы дана такая установка… Только вряд ли.

Он ничему здесь не удивлялся, ничему не верил. А встав с земли, заявил:

– Дите ты малое, в полном смысле… Поеду шалаш делать.

– Где думаете стать с шалашом-то?

– На реке. На реке… Думаю, на реке.

– Надо в глушь забиваться, на плеса. На русле вряд ли что получится. Утка любит крепи, дебри. Вот когда морозы ударят, тогда другое дело… тогда – на русло.

– В глушь пусть другие забираются. «Утка любит»! Почем ты знаешь, что утка любит? Карась тоже любит, чтобы его жарили в сметане. – Он рассмеялся над своей остротой и, легко подняв вязанку, пошел к челноку, довольный, уверенный, розовощекий.

Снова я остался один. Но уже не хотелось прислушиваться к тишине леса, уже не радовал огонек костра и запах свежей каши.

Понятно, я был немало обрадован, когда у берега кто-то весело крикнул:

– Эй, у костра! Пусти ночевать под небом.

– В нашей хате – каждый гость! – ответил я бодро и сам направился к берегу. – Кого бог принес?

– Я неверующий. И богу от меня мало проку, чтобы носить.

– Бог, он – не дурак, знает кого носить. Никак Валерий Гаврилович?..

– Он самый. Фомушкин по фамилии. Бывалый охотник и небывалый стрелок: из двенадцати уток выбиваю тринадцатую – остальные летят своей дорогой.

На охотнике был поношенный ватник-телогрейка, видавший виды картузик, коричневые брюки, заправленные в охотничьи, с ботфортами сапоги. Крепкого сложения, среднего роста, он легко выволок челнок наполовину из воды, подтащил свое охотхозяйство к огоньку и подал мне руку:

– Гора с горой… Год прошел, как я в районе, а не приходилось нам с вами вот так-то.

– Зато о вас мне кое-кто рассказывал, – загадочно сказал я.

– Например? – насторожился Фомушкин.

С притворным вздохом я ответил:

– Например, Василий Кузьмич Кнутиков.

Фомушкин схватился за голову:

– Неужели про петуха выложил?!

– Совершенно точно.

– Понимаете, какая история вышла? А? Не могу до сих пор смотреть ему в глаза. Хотите верьте, хотите нет – стыдно.

– Ну вы-то при чем же? – попробовал я утешить.

– Жрал же я петуха породистого. Как это так причем? Скверно получилось. Но я замолю грех: я ему таких цыпляток подброшу с инкубатора! Он поймет.

– Конечно же, поймет, – согласился я.

Валерий Гаврилович уселся у огонька, закурил папиросу. Роговые очки не придавали ему никакой степенности – его широкобровое лицо с чуть-чуть выдающимися скулами было все равно открытым. Лет ему можно дать не более тридцати – тридцати пяти.

Без всяких там экивоков он принял мое приглашение и стал уплетать со мной кашу-сливуху, как дома. Ложки у него не было, поэтому он тут же выстрогал ножом лопаточку и орудовал ею.

Я спросил:

– А где сейчас работает Переметов?

– Нигде. Ждет место… Что это он вас заинтересовал?

– Он здесь. Поехал городить шалаш. Разговаривал с ним.

– Странно, – произнес неопределенно мой собеседник. – Что это он возгорел страстью к охоте? – Фомушкин вздохнул: – Беда мне с ним!

– Что-нибудь случилось?