Белый Бурхан

— Может, ты плохой кам? — равнодушно спросил Яшканчи, поняв, что никакого совета от Яжная он не получит. — Тебя боятся и потому не любят. Я знал одного такого кама…

— Я — хороший кам! — обиделся хозяин аила. — Я не потакаю им, не поддакиваю, не заглядываю в рот и за это они меня не любят! Ты, вот, кама Оинчы знаешь… Любят его?

— Любят и уважают.

— А он сам уважает кого-нибудь? — прищурился Яжнай.

— Чета Чалпана уважает, к нему и послал меня.

— Сам Оинчы уважает? — ужаснулся Яжнай. — За что же его, подлого, Оинчы уважать?! Он же против всех камов и всякой власти! Собака, говорит, жиреет, когда скот болеет и дохнет, а кам всегда богато живет среди нищих аилов! С собакой меня сравнил! А разве я богато живу? Я беднее всех в Кырлыке!

— Да, — согласился Яшканчи, — богатым тебя не назовешь…

— А я что говорю! — обрадовался Яжнай. — Я — честный кам, настоящий! Потому и живу бедно, что ругаю и всех…

Яшканчи вздохнул:

— Может, не ругать надо людей, а помогать им? Чего люди от кама ждут? Ласкового слова и совета! А тот кам, который только ругает и грозит всеми карами, — плохой кам! Настоящий кам — друг и учитель, советчик и помощник, заступник перед Эрликом в трудном деле жизни! А ругать людей и без тебя есть кому…

Яжнай насупился, капризно оттопырил губы, прикрыл глаза веками, только узкие щелки в упор уставились на Яшканчи — будто просвечивая или прожигая его:

— Я — кам! Меня должны бояться люди и духи! Яшканчи уже надоел этот спор:

— А знаешь, почему Оинчы — великий кам, а ты — нет?

Глаза Яжная широко раскрылись, вспыхнув зеленым кошачьим огнем:

— Скажи!

— Кам Оинчы верит всем людям.

— Врешь ты все! — сказал Яжнай зло и устало — И кама Оинчы ты в глаза не видел, и к Чалпану он тебя не посылал!

Яшканчи хотел ответить шуткой, чтобы смягчить гнев Яжная, но не успел дверь-эжик аила распахнулась, и вошел моложавый подвижный алтаец в теплом стеганом халате, перехваченном широким кожаным ремнем, в войлочной шляпе с вислыми краями и широких казахских сапогах с кошемным чулком. Минуя взглядом хозяина аила, шагнул к его гостю:

— Здравствуй, Яшканчи! Мальчишки прискакали на яйлю и сказали, что ты привез мне какие-то новости от Оинчы.

Яшканчи встал, крепко стиснул ладони Чета:

— Я бы не узнал тебя, Чет…

— Постарел, да? — он рассмеялся. — Парнями ведь с тобой встречались! Сколько гор истоптали после того? — И вдруг нахмурился: — А что ты делаешь тут, у Яжная? Разве ты не заметил, что у него раздвоенный змеиный язык?

— Он только начал меня ругать.

— Тогда ты у него не загостился! Пошли отсюда.

— Он мой гость! — взвизгнул хозяин. — Сам пришел! Яшканчи и Чет сидели уже в седлах, когда из аила вывалился Яжнай, потрясая бубном, с которого сыпались зола и сажа:

— Беду наживешь, Яшканчи! Позови меня! Я очищу место!

— Ты криклив, как кедровка, — нахмурился Чет снова. — Плохая птица всегда похожа на плохого человека… Не нужен Яшканчи кам!

Яжнай опустил бубен и стоял, глядя исподлобья, пока всадники не развернули коней. Потом поднял руку и погрозил грязным пальцем:

— Я еще наведу на вас порчу, косоротые!

По легенде, первый огонь людям принесла ласточка, похитив его в чугунной юрте Эрлика, где на волшебном горне он калил и тяжелым молотом отковывал небесные молнии. Устав от трудов, Эрлик задремал. Ласточка подкралась к горну, схватила уголек и выпорхнула в одну из шести распахнутых настежь дверей. Эрлик проснулся от шума ее крыльев, увидел, что его волшебный огонь горит в клюве птицы, схватил медный топор и запустил его в ласточку. Но она уже успела взвиться над вершиной горы, и топор Эрлика лишь слегка зацепил ей хвост, разрубив его пополам. Теперь все ласточки летают с разрубленными хвостами и живут вблизи человека, которого спасли от вечного мрака и холода.

И если легенда права, то самый первый огонь ласточка принесла в аил Чета Чалпана: эти птицы не только все лето вились вокруг дымохода, но и, наверное, вили гнезда среди лиственничной коры, которой был покрыт аил.

— Пять лет стоит мой аил здесь, и все пять лет ласточки не улетают! Хотя и у Чегата аил точно такой же, — Чет распахнул дверь. — Входи, Яшканчи! Дорогим гостем будешь! Эй, дочка, угощай нас.

Молодая угловатая девушка захлопотала у очага. Яшканчи смотрел на ее ловкие руки, узнавая и не узнавая ту запуганную и зареванную девчушку в лохмотьях, что семь лет назад он увидел в аиле Курума, умершего от простуды.

— Неужели ты и есть Чугул?[145] — спросил он неуверенно.

— Я, дядя Яшканчи, — потупилась девушка, — я вас тоже помню.

Чет вынул трубку изо рта и вздохнул с искренней скорбью:

— Время благосклонно к детям и совсем не щадит взрослых. Вот и моя Занатай слегла…

— Что с ней?

— От скота заболела. Возил ее к русскому доктору, помог. Порошки дал. К зиме, сказал, встанет.

Чугул принесла чашки с аракой, протянула первую отцу, вторую — гостю. Арака была теплой и отдавала приятной горчинкой.

— Мир и счастье твоему дому, Чет!

— Радости и достатка тебе, Яшканчи!

Чугул снова наполнила чашки, достала из казана два куска горячей, исходившей парком баранины, положила на деревянное блюдо, прибавила горку лепешек.