Белый Бурхан

Макар жил крепко: дом, рубленный крестом, — чистый и просторный, полы застланы домотканиной, потолки и стены расписаны затейливыми узорами из букетов цветов и птиц на ветках. Такие же узоры на полатях, скамьях, сундуках, прялках… Акулины работа! Она у Макара на все руки мастерица — и кочергой, и литовкой, и иглой. Еще в девках этим славилась! Повезло Макару, что и говорить… Жена, что божья пчела в доме — муж столыко возами не навозит, сколько хорошая жена лукошком своим берестяным натаскает!

Встретили его соседи душевно — самовар выставили, свежий калач раскрошила на ломти жена Макара, медку целую чашку под нос гостю подкатила. Пожалел Родион, что не оженился в свое время, а теперь уж ему это баловство без надобности. Зиму б отжить, а по весне Родион сызнова на ту окаянную дорогу ушел бы, каб не манила лазоревым цветом земля обетованная…

— Ну, чего порешил? — спросил Макар, протягивая обещанные сапоги на крепкой подошве. — Идешь аль тут зимуешь?

— Не пошел бы, да нужда гонит! — вздохнул Родион, примеряя обновку. Домок мой никудышный стал, ветродуйный. Да и к крепкой зиме время летит, к погибели. Пока до тех болотин окаянных дойдешь — зима ляжет за спиной, а там — тепло, завсегда лето!

— Эт — как? — удивился Макар. — Без снегу, что ли?

— Само собой, ежли — лето!

Встал Родион, притопнул сапогами, ухмыльнулся: хорошо сидят на ноге, крепко — не жмут и слабины нету.

— Ну, бог тебе помогай, Макар! — отмахнулся Родион крестом в передний угол, на Акулину покосился. — И тебе, хозяйка, тож.

— К Кузевану пойдешь? — насупился Макар.

— Мало ль? Мои пути не запечатанные!

— К Кузевану не ходи. Не тот человек стал, хоть и в крепкой вере стоит. Грабит всех подчистую!

— Меня не ограбит! — глухо уронил гордые слова Родион. — Мои деньги, хоть и малые, но шибко чижолые! Для кого, может, и рупь в них видится, а для меня — сама красненькая! Потому — трудом большим тот рупь взят, а не с неба упал!..

— Хочешь, напрямик все скажу? — насупился Макар. Родион мотнул головой, поднял лицо и с ухмылкой на губах и в глазах сказал, едва ли не в насмешку:

— Зачем, Макар? Напрямик только ружье бьет, человек-то, если он при уме состоит, кривулиной любит с другим человеком…

— Возьмешь нас в свой путь с Акулиной?

— Эх, Макар… Это ж не на ярманку ехать! Сиди на месте, не суетись! Чего тебе от той страны, которой, может, и на свете нет?

— Зачем дразнишь его? — спросила Акулина и осуждающе покачала головой. — Ну, собрался мужик идти куда глаза глядят — пусть идет. Тебе-то что? Или и у тебя, Макарушка, зачесалось?

Удивленно взглянул на жену Макар: ишь, глазастая! Что он, старик, чтобы на печке зад всю зиму греть? Можно и прогуляться до весны: людей посмотреть, себя показать… Люди — не камни, мохом обрастать не любят!

— На ярманку-то все равно ехать надо! Куда лишнюю животину девать? Кузевану за монету с глухим звоном?[149]

— Кто тебя держит? — вздохнула Акулина. — Поезжай! Тебе же лишний мужик при скотине!

— Не могу я на него ярма надевать! — вспылил Макар. — Не из тех он, не из безгласных! Язык — бритва, ничего не боится… Сам не пойму — не то из святых он, не то из придурков…

Макар отошел к окну, ткнулся лбом в стекло.

Не разуверился Родион, нет! И в свою райскую страну верует! Может, и есть она где?.. Но тут прав Кузеван, выходит: не каждому человеку в нее ход есть… Вот Родиону — есть, а им с Кузеваном? Грехи-то тянут! А по-другому если посмотреть: почему бы ему, Макару, и не проводить Родиона до Чуй? Ярманка-то там — издавна… От Кузевана убережет ради Христа юродивого, а там пусть идет, куда хочет! Все один грех с души долой… А может, и не один!

Порешив с трудным делом, Макар повеселел. И уже копошась во дворе, подумал какой-то отдаленной мыслью: а если и взаправду сыщет? И враз опустились руки, плетями упали — не поделится ведь потом, не скажет верной дороги. Сходить к Кузевану, за самоваром с ним посидеть? И об ярманке сговориться, чтоб поодиночке со скотом не хлопотать…

«А Родион с нами пойдет! Погонщиком, а?»

И сам себе ответил:

— Вот и ладно. Все лишнего человека не нанимать!

Погода ломалась, то обещая ровное тепло бабьего лета, то попугивая ледяными дождями и уже ослабевшими грозами. Отчетливая рыжинка пошла по лесам и полям, но травы было еще вдосталь, и скот не приходил с пастбищ голодным. Но грядущая слякотная осень и тяжелая зима пугали не только Родиона, но и крепких хозяев. Летняя жара и сушь подломили их надежды, заставили подумать о сокращении поголовья убоиной или продажей. Те, кто имел свободные деньги и запасся сеном, могли по этой тревоге и дешевого скота подкупить, и мясом запастись на всю зиму, хотя бы и в солонине.