Белый Бурхан

Винтяй витиевато выругался, ринулся через поляну к телесу, но, увидев аккуратно уложенные валки сена, в недоумении остановился. Так алтайцы косить не умели, так мог косить только русский! Он что-то спросил у телеса, тот ответил и ткнул подбородком в сторону невозмутимо пускающего дым Торкоша. Винтяй развернулся и, спешившись, подошел.

— Ловок ты, бес! Люблю таких. Поехали?

— Куда ехать? — удивился Торкош. — Зачем? Я тут останусь!

— К отцу моему поехали! Чин тебе даст.

Игнат Лапердин любил одеваться по-купечески, хотя и не состоял в гильдии. Вот и сейчас: лиловый бархатный жилет, золотая цепь часов через тощее брюхо, плисовые штаны, заправленные в высокие самоварно сверкающие сапоги. Дополняли картину окладистая с рыжинкой борода, нос картошкой и волосы, расчесанные на косой пробор и смазанные деревянным маслом. К тому же, у Игната был ласковый убаюкивающий голос и неистребимый волжанский говорок, с круглыми, как монеты, словами.

По-алтайски Игнат говорил плохо, хотя понять его можно было. Но пользовался чужим языком редко, справедливо считая, что кому надо будет его понять, тот поймет, если даже он и заговорит по-турецки…

Выслушав доклад сына, Игнат вялым движением руки отпустил Винтяя и положил ту же руку на плечо Торкоша.

— Если ругаешься и говоришь по-нашему, значит, жил с русскими?

— Жил. Долго. Сам хозяин был!

— Ежли так чисто говоришь по-нашему, почему не стал с моим сыном обо всем на месте говорить?

— А кто он мне? — пожал Торкош плечами. — Никто. Ты — хозяин! С тобой говорить буду! Долго.

— Гордый ты, — вздохнул Игнат и убрал руку с плеча Торкоша, — а я хотел тебя к нему в помощники определить…

— Поругаемся. Худой он человек. Нехороший.

Игнат вздохнул, отвел глаза к окну, замурлыкал, как кот:

— Водится это за им. Есть грех!.. Да токмо сам посуди — хозяйство большое, за всем сам не углядишь, а людишки — лодыри и воры! Но я ему скажу, чтобы он тебя не трогал… Будешь стараться — далеко пойдешь! Давно ищу человека, чтобы и поговорить мог с нехристями по-ихнему, и русский говор знал… Ты мне можешь подойти! Как звать-то тебя?

— Торкош.

— Буду тебя Толькой величать. Ваши имена у меня в башке плохо держатся. Мудреные больно, часто повторять — язык сломишь!

Игнат рассмеялся и пригласил Торкоша в горницу на чай с шаньгами. За столом был весел, шутил, но не забывал и свою линию гнуть. Он, конечно, любит всяких людишек, но требует, чтобы те не обманывали его, благодетеля. Он не только всем людишкам хозяин в деревне, но и их духовный отец и заступник за них перед господом. И он, Игнат Лапердин, один из немногих хранителей правильного закона, и его знают в этом чине не только в Чемале и Улале, но и в Бийске, и в Кузнецке, а может статься, и в самом Томске!

— Ежли сговорюсь с тобой, Толька, то — по рукам! Жить будешь вместе со всеми, хором для каждого я еще не понастроил!

— Нет, — улыбнулся Торкош, — у меня есть деньги и я хочу сам по себе жить!

— Во как! — удивился Игнат. — Откуда же у тебя капиталы?

— Продал скот, имущество.

— Про-одал? И на какие такие большие тыщи? — Игнат сдержанно рассмеялся. — Знаем мы ваши капиталы! Мятый рупь да потертая трешка! Алтын да пятак в меди!

— У меня много денег! Вот! — Торкош выудил пачку десяток и помахал ими перед носом Игната.

— Значит, не пойдешь к Винтяю в первые помощники? — нахмурился Лапердин. — Зачем же тогда в мою деревню приехал?

— Так вышло, — развел Торкош руками, — дорога привела, конь привез… К тебе служить пойду. Потом. К Винтяю — нет, никогда! Дурак он, палкой дерется!

— Ладно! — плотно положил на столешницу широкую ладонь Игнат, сжал ее в кулак. — Сыщу тебе службу у себя! Устраивайся пока…

Все три улицы Бересты были в кабале у Лапердиных, даже их духовный супротивник — священник Капитан, присланный год назад епархией, вынужден был считаться с их тяжелой рукой. Да и как ему было не считаться? Нищенский приход не мог прокормить и пропоить попа, да и службу надо было править хотя бы и для блезира. А людишки все — в кулаке у Игната Лапердина! В его храме домовом молятся и поклоны бьют, не замечая икон старого письма, каких теперь в церквях нет: зверовые лики… Другой бы поп сконфузился, с мятой шапкой в руках пришел, чтобы миром тот узел крепкий развязать, но Капитон — нет! Еще и пригрозил, голь перекатная:

— С епархией шутки шутишь, Игнат? Дошутишься! Вылетишь отсюда в одних дырявых портах, с тузом бубновым на спине!

Зазря он так, по-самоварному! Угроза злит людей, а ласка умиротворяет… Хорош бы он был, Игнат Лапердин, если бы на всех благим матом орал! Ладно, придет время и с попом Капитоном все сладится… В семье не все ладно у Игната, в самом сердце трещинка наметилась, в середку души червяк заполз… Вот что по-настоящему страшно!

Игнат вздохнул, прошел в самую дальнюю и темную комнату большого дома, где блеклыми ликами сурово взирали со стен образа и чуть теплились золотыми огнями лампады. Сразу от порога упал на колени, пополз к иконостасу, гулко стукнулся лбом и остался в этой позе, зажмурив глаза и задержав дыхание, пока внутренний голос не вопросил его: