Белый Бурхан

Дальним проулком, крадучись, разряженные в новые сарафаны, прошли девки, зыркая глазами по сторонам, неся в руках пышные охапки березовых веток. Не то отворожились уже, не то за деланье-вязанье ивановских парных веников решили приняться для сегодняшних ночных бань? С завистью и болью посмотрел им вслед Игнат — его-то толстозадые дуры и в лесок ближний сбегать времени с утра не нашли, отца с его капиталами полдня просторожили, ровно цепняки!

А кто и когда, скажи на милость, в закон ввел, что родители должны детей своих на житье-бытье сытостью определять? Не сосунки, от титьки давно отвалились! Божий закон суров и прям, двух и трех толкований не имеет: любой зверь до той поры помет свой блюдет, пока у того свои зубы да когти не отрастут. А там — скатертью дорога! Сам свою добычу рви, сам о своем голодном брюхе думай, ежли жить хочешь… А не привык — жалобиться некому: ложись и околевай, коли в уродстве духовном зарожден!

Вот и дом Винтяя. Высоченный забор, двухтесные ворота с железным накладом, калитка из досок, елкой сбитых, кованое кольцо запора… Повернуть его, что ли? С парада эайти, а не с хозяйского черного хода через огород! Какой бы там ни был Игнат Лапердин из зверей зверь для винтяевой вдовы, а уж свекром-то он ей доводится! А свекор для снохи завсегда впереди отца стоит!

Отворив тяжелую калитку, Игнат прошел по дорожке к крыльцу, ткнулся глазами в большой черный замок, не поверил — рукой подержался: может, для блезира оставлен на петлях? Хмыкнул — вота и эта корова на загорбок своих родителей сызнова уселась, поди… Эх вы, детки, разъязви вас совсем!

Потоптался, огорошенный, рукой бороду потискал, думая. А может, зазря срамотит вдову молодую? Может, потому и парад у нее на замке стоит, что сороковик еще не отревела? И живет, летуя, не во всех хороминах в пять окон, а на боковой летней кухне? Неспроста ведь ее стеклянная дверь нараспашку стоит!

Стукнула калитка у Игната за спиной. Он обернулся и обомлел — по дорожке, хозяйственно и размеренно, шел поп, осанисто неся хорошо налившееся брюхо. Увидев Игната, остановился, отвалил вниз веник бороды, спросил насмешливо:

— Ага! Засовестился, никак, грешник? Или престол господа замаячил, страх на душу нагоняя? — Поднявшись на крыльцо, поп Капитон отвернул полу коричневой рясы, достал из кармана ключ и сунул его в пасть замка. — Входи с миром, коли явился! Матушка моя в Чемал на лечение укатила, один я во всем доме.

— Почему хозяйничаешь-то, Капитошка? — строго спросил Игнат, уже догадавшись, что опоздал знакомиться со снохой. — Дом-то не твой, чужой!

— Теперь мой! В уплату отмоляемых ежедневно грехов мужа убиенного мне вдовой оного в дар принесен! И бумагой гербовой по закону о даре оформлен!

— Хозяин, выходит, ты дому Винтяя теперь?

— Полный и единоличный! Заходи, потолкуем…

— Погожу покед обмирщяться!

Иерей потянул дверь на себя, звякнув колокольчиком, шагнул через порог, захлопнул, будто пощечину влепил.

Налегке уходил в разгар веселой праздничной ночи Игнат Лапердин из родного села в скиты у дивных гор на Енисее, оставляя за спиной у себя два хороших костра, через которые и с молодыми длинными ногами не перескочишь…

А запалил он их от малой свечечки в честь Иоанна Предтечи и за упокой своей собственной души, отходящей на веки вечные в схиму. А свечечку ту-восковую, желтенькую — церковный ктитор Василий за семишник уступил, весьма удивившись и большой деньге за такую малость и самой покупке.

Осторожно нес ту драгоценную свечечку Игнат за угол божьего храма. Под сухую тесовую обшивку сруба приткнул, чуть не загасив, а большого огня и дыма так и не дождался. Пришлось в узел рукой сунуться, щепоть бумажек взять, что помельче, огоньку свечечки помочь. А потом — еще…

Сначала хорошо синенькие занялись — долго в руках их тискали, потом красненькие полыхнули трепетным и быстро гаснущим огоньком, ровно и спокойно загорелись беленькие, а уж радужные-то — большим и веселым сполохом пошли![204]

Наконец, и сам сруб — сухой и черный — хорошо запылал, как водой, облив огнем весь шестигранник церкви.

Дождавшись, когда люд берестовский к пылающей паперти прихлынул, свои дома и покосы побросав, дворами прокрался Игнат к бывшим хоромам своего покойного старшего сына, а ныне — поповскому дому, твердо зная, что поп на пожар молодым козлом ускакал, чтоб поливщиков сбить да парней с баграми где надо расставить.

Бумажных денег в узле у Игната было еще вдосталь — их вполне хватило, чтобы рассовать, скомкав, под крыльцо и стреху, а хотитовские спички в летней кухне дома сами по себе нашлись…