Белый Бурхан

Жамц знал, что в монастыре Кандро Сампо, вырубленном в скале, есть ламы, которые могут помочь человеку достичь столь глубокой медитации, что она будет равнозначна нирване. Но туда надо идти не гэлуном, а ховраком и прожить не менее пятидесяти лун. А кто скажет, что ему, Жамцу, отпущены небом эти лишние луны из всех лун жизни? И, если быть честным перед самим собой, он вообще зря пошел на этот раз в Лхасу. Его не звали, и таши-лама будет рад ему меньше, чем обычно. Хотя и не покажет ничем, что недоволен и осуждает самовольный приезд ширетуя…

За стенами палатки перекликались стражи каравана:

— Ки хохо!

И кто-то невидимый и далекий отвечал им глухим эхом:

— Хой-хэ!

Жамц вышел наружу, осмотрелся.

Тускло горели караванные костры. Погонщики свежевали очередного павшего верблюда и, слегка поджарив его мясо на костре, ели почти сырые кровоточащие куски, запивая провезенной тайно от гэлуна и ховраков аракой, а может, и приготовленной за долгий путь из кумыса или айрана.

Вернувшись в палатку, он откинулся на мягкие подушки и полузакрыл глаза.

Дорога хороша уже тем, что не утомляет душу, хотя и терзает тело. Таши-ламу, великого путешественника, можно понять, он давно познал вкус длинных дорог и неожиданных событий. Жаль, что у Жамца на руках этот полуховрак, полулама из Алтая! Не будь его, можно было уйти в Сикким. И не только для того, чтобы послушать его исполинские трубы! Но без Пунцага Жамцу нечего делать в Лхасе — тот товар, что везет его караван, немного стоит, да и нашелся бы другой лама в дацане, чтобы справиться с обязанностями караван-бажи! Пунцаг нужен Панчену Ринпоче, и тут уже не поспоришь… Но, может, и он сам пригодится таши-ламе?

В палатку бесцеремонно заглянул кто-то из ховраков охраны каравана. Увидев ширетуя на отдыхе, не спрятался, а остался стоять, ожидая вопроса. Жамц вскочил, неожиданно испугавшись:

— Чего тебе? Эй, Цулунбат!

— Я знаю, что вы отдыхаете, ширетуй, — пролепетал ховрак, падая на колени. — Но меня прислали погонщики…

Только теперь Жамц узнал своего второго хранителя:

— Ах, это ты, Чимид?.. Что-то случилось еще?

— Исчез один из наших погонщиков. Бурят Цыбен Дог-домэ. С ним ушли четыре ховрака из новых. Все взяли по верблюду с продовольствием и льняными тканями. Унесли оружие, кое-что из теплой обуви и одежды…

— Погоню, надеюсь, отправили?

— Нет, ширетуй. Никто из караванщиков не знает, в какую сторону они ушли. Говорят только, что этот погонщик-бурят подбивал некоторых ховраков на побег: «В священную Лхасу одна дорога, а из Лхасы — сто!»

Жамц махнул рукой, и Чимид исчез. Ширетуй потянулся к кобуре с наганом: рано он еще оттаял душой и обмяк сердцем! Бывало, что и на пороге священной Лхасы находили накорп с перерезанной глоткой…

Вот и Лхаса!

Как только сверкнули ее золоченые крыши, караван замер без команды. Еще бы ему не замереть! Ведь прибыли они с такими муками и потерями не просто в священную страну, а в страну живых богов! Здесь, в ее монастырях и храмах, жило и славило небо 25 тысяч лам — четверть всех лам мира Цзонхавы!

Легенды утверждали, что первый царь Тибета спустился с неба на землю на горе Ярлхашампо и принес людям просветление — ваджраяну. Буддийский тантризм охотно приняли жрецы Бонпо, хозяева душ и жизней местных пастухов и земледельцев. Но потом явился царь Лангдарма — ярый противник буддизма, и страна богов начала раздираться противоречиями, что скоро стало нетерпимым. И нашелся храбрец — монах Лхалунг Палчжэ-Дорчжэ, который, переодевшись лугоном.[75] убил опасного царя. Лангдарма был навеки проклят, и его образ злая маска ежегодного обряда изгнания козла отпущения. Теперь и не все помнят, с чего началась все, но тибетцы знают, что горные духи и божества Маченпомра, Каченджунга и Тхантон охраняют от злых сил покой благословенной Лхасы.[76] И все знают, что пушки палят в сторону черной скалы на другом берегу реки тоже не для украшения новогодних праздников, а изгоняя навеки проклятого царя-святотатца, посмевшего поднять руку на буддизм!

Много веков минуло с той поры, и стала Лхаса не городом в обычном понимании людей, а громадным монастырем, составленным из храмовых комплексов, частью слитых вместе, а чаще обособленных друг от друга, где каждый из них — сам по себе был городом с многочисленным населением, своими храмами, мастерскими, святынями, законами, порядками и укладом жизни. И главным из всех монастырей была Потала — роскошный дворец-город самого далай-ламы! Попасть в Поталу и видеть живого бога можно, но это стоит больших трудов, терпения и денег…

— Хватит любоваться! — негромко сказал Жамц, снова вступивший в свои права караван-бажи.

Караван начал спускаться в Лхасу…

Отыскав на окраине постоялый двор своего дацана, купленный еще покойным Баянбэлэгом, Жамц приказал остановиться на ночлег и сразу же распустил всех своих спутников: пускай смотрят, удивляются и ужасаются!..

А удивляться и тем более ужасаться было чему…