Белый Бурхан

Яшканчи натянул повод и остановил коня, поняв, что заблудился в темноте. Надо дождаться рассвета, оглядеться. Старики не зря говорят, что беды, как горные вершины, одна за другой хребтом идут, если поперек судьбы твоя жизнь нечаянно развернулась…

Где-то звенел ручей, прыгая с камня на камень. Потом с шумом посыпались камни, падая в пропасть. Закричал марал — истошно и испуганно. Но Яшканчи не шевельнулся. В горах все бывает, и не человек там хозяин, а сам Ту-Эези! Марал мог погибнуть, не рассчитав прыжка. На него мог броситься волк с уступа и столкнуть свою жертву в пропасть или свалиться сам вместе с ней… Но, если погиб марал, то трудно ли погибнуть человеку? Ведь марал в горах дома, а человек — только в гостях!

Костер не погас. На этом настоял старый Адучи. Он часто плутал ночью даже в хорошо знакомых горах и знал, как важен для путника такой живой маячок среди мрака.

Яшканчи подъехал уже на рассвете. Адымаш подняла на него усталые глаза и хрипло спросила:

— Ты не забыл одарить гостей?

Яшканчи покачал головой:

— Чем нам их одаривать, жена? Да и какие они гости?..

Три десятка овец, пять быков, две коровы, девять коней… Разве это богатство? И ячменя нет — не из чего талкан делать и муку для лепешек. Молока тоже мало — ни на чегень, ни на курут[127] не хватает, только на масло. А сколько на араку молока перепортили за эти дни! Денег немного есть… До осени, может быть, и перебьются… Но что им даст осень? Хорошо, если удастся сохранить ягнят, вырастить их! А если — нет?

— Кочевать надо, жена.

— Надо… — Как эхо отозвалась Адымаш.

Самая большая забота Яшканчи — сохранить приплод. А тут, на плохой траве, он погибнет.

Вышел из юрты старый Адучи. Молча присел у костра, посасывая свою неизменную трубочку.

Яшканчи сделал знак старику и они отошли от костра к аилу. Сели там, где недавно лежал и умер Шонкор.

— Тебе нужен мой совет, Яшканчи?

— Да, отец.

— Никогда не зови больше кама.

— Не позову. Но ты не все сказал, отец.

— Кочевать надо, Яшканчи. Здесь уже почти нет травы, а у тебя много ягнят. На сухой траве они погибнут…

— Я уже сказал Адымаш, что надо кочевать.

Адучи развел руки:

— Ты все решил сам, Яшканчи! Ни один из моих советов тебе не пригодился… Разве только подумать, как убрать из семьи один лишний жадный рот…

— Ты о чем, отец? — удивленно спросил Яшканчи.

— Я говорю о себе. Какой из меня работник? Лишний рот! И его надо убрать.

Яшканчи резко встал:

— Нет-нет, отец! И не думай об этом! Без тебя я вообще ни с какой бедой не справлюсь!.. Дождь нужен, а не твои постыдные слова, отец… Дождь!

Он с ненавистью посмотрел на четкие вершины далеких и близких гор, вбитые в пламенно-золотое восточное небо. Что бы им стоило посадить на себя грозовые тучи? Черные тучи с хорошим тугим дождем!.. Всего в горах много, но в них всегда нет того, что позарез нужно человеку!

И Яшканчи повторил глухо:

— Нет-нет, отец! Тебе еще рано на долгий отдых! Ты еще нужен мне, Адымаш, Кайоноку… Выбрось свои черные мысли из головы, отец, не прибавляй мне забот и горя…

Кочюш — дело простое и привычное. Вдвоем с отцом разобрали юрту, Адымаш уложила нехитрый скарб в мешки-арчмаки, все это навьючили на лошадей и двинулись в путь, сдавливая оседланными конями остатки отары и крохотное стадо быков с коровами.

Старого Адучи Яшканчи хватился уже при подходе к перевалу, спросил у Адымаш, та отмахнулась:

— Чудит старик! Решил пал пустить на старую стоянку, духов разогнать…

Почувствовав неладное, Яшканчи развернул коня, крепко прижимая Кайонока, усевшегося к нему на седло. Пал пускали на старые стоянки редко, если там болели люди или скот.

Он видел, как старик возился с лопатой, окапывая брошенный аил; видел, как заколебалась пленка дыма над его конусом; видел, как ярко вспыхнуло и облило желтое пламя хорошо просохшую лиственичную кору…

Когда Яшканчи с Кайоноком подскакал к аилу, тот уже жарко пылал. Сынишка бился в руках отца и исступленно кричал:

— Нет-нет! Я не хочу! Пусть он выйдет из огня! Дети не приемлют смерти. В любом ее виде. А на глазах мальчишки их уже случилось две. К ним подскочила на коне Адымаш с исцарапанным лицом, зажимая в руках клочки выдранных волос:

— Зачем он это сделал?! Зачем обманул меня?!

Лицо Яшканчи окаменело, но в глазах его не было слез. И совсем не потому, что позор для мужчины, если кто-то увидит его слезы… Он вдруг понял отчетливо и ясно, что его жизнь сломалась, и он уже больше никогда не сможет быть прежним добрым и наивным Яшканчи.

— Где у нас кермежеки,[128] жена?

— В полосатом арчмаке. Зачем они тебе?

— Неси их сюда!

Лицо Адымаш пошло пятнами:

— Ты хочешь бросить их в огонь? А кто тогда будет сторожить наше счастье? Кто отгонит злых духов? Яшканчи криво усмехнулся:

— Злые духи уже насытились и им больше нечего делать v нашего очага!