Белый дом. Президенту Обама лично в руки. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Да вот же она! Нет, уж больно хороша, что то тут не так, а может все так, поди разбери эту жизнь сволочную, сколько раз уж было, что кажется, ну все, ну на этот раз так, никак не может быть чтоб не так, а оно выходит, зараза такая, хоть тресни ты или лопни или плач, опять и не так и никак! И не позвонишь как Садат посредь ночи Брежневу спасай мол, Леня, высылай десант! Только возьмешь в руки глобус голубой, замеришь расстояние пальцами расстопыреными, головой покачаешь горько, как учили в REMINGTON COLLEGE – не так чтоб сильно, но и не так чтоб уж совсем слабо, да наклацаешь обо всем, что на сердце лежит.

Что за камень давит, сердце точит что? А то давит и точит то, что человек я оказывается не настоящий, а МЫСЛЕННЫЙ, под стать Германии при Гегеле или Америки и России при мне самом. А ведь и взаправду. Никакого во мне единства. Ни территориального, ни материального, ни профессионального, ни личностного, никакого. Одно воображение. Сплошной имеджинейшен с визуализейшен.

С потерей территориальной целостности я смирился лет этак двадцать тому одновременно с утерями материально – профессиональными. И как то особо даже не расстроился, напротив, возрадовался, восприняв происходящее за Знамение Божие. Но должно же у человека хоть что – то да остаться! Зачем, к чему все это, поезда эти, самолеты, пароходы, страны, континенты, скитания и страдания зачем, во имя чего, к чему – к тому, чтобы тебя прибило словно пустую, залитую сугручом бутыль за тридевять земель к чужому далекому берегу? Где ты целыми днями будешь возлежать – восседать рассматривая бескрайнюю даль, и душа твоя будет точь в точь такая же пустая и бескрайняя, и мысль твоя, что что – то в твоей жизни опять не так, будет точить беспрестанно словно червь и когда эта мысль в очередной раз пронзит нутро твое, ты вскочишь словно ошпареный, пристегнешься, и в какой раз за день рванешь туда, в океан, навстречу волнам, тем самым, ничего не соображающим и безжалостным, прибившими тебя, словно пустой закупореный сургучем бутыль в очередное никуда.

Я забыл вкус твой и цвет твой, прозрачная жидкость, разливающаяся и расплескивающаяся мимо в честной компании на коммунальной кухне. Как выглядит соленый, весь в мелких пупырышках огурец забыл я, так же как и пахнет хлеб который хлеб, а не спрессованная в целлофан вата, я не могу вспомнить вкус помидора, такого здорового, ребристого, лопающегося от своей переналитой соком силы выращеного на грядке, мне снятся опята, маслята и подберезовики залитые подсолнечным маслом и посыпаные мелко нарезаным луком, а еще снишься ты, последняя моя любовь, далекая, призрачная и манящая словно мираж посреди знойной пустыни, придающий силы обессиленному путнику. Порывы холодного ветра и слякоть под ногами, что может быть краше порывов холодного ветра и снежной каши под ногами, мокрыми, промерзшими, и такими же закоченевшими руками, воклицаю я пряча и закрывая лицо от Солнца, бессмысленно и бесконечно заливающего меня своими лучами, надоевшего как и это бесконечное водное пространство, как эти вечно щебечущие райские птицы, как лица вокруг тебя, которые ты отказываешься с некоторых пор признавать за человеческие.

“…вновь и вновь предаюсь воспоминаниям. Иногда мне кажется, что их вовсе не было, этих лет проведеных в Америке. Я хочу вернуться назад, в Сицилию, превратиться в простого сицилийского юношу и умереть молодым, совсем молодым, не прошедшим через эти долгие годы горя, страданий и зла… ” писал Игнацио Лупо любимой Онофрии из тюремной камеры, превратившейся в отчий дом на десятилетия. О чем думал он, старый, немощный и смертельно больной, так и не американизировавшийся сицилиец, испуская дух в похожей на огромный могильный камень многоэтажки Квинса, продавший душу доллару обернувшемуся дьяволом. Сколько загубленых жизней! “ В этой стране деньги и только деньги решают все. Рано или поздно все они приходят в один карман”. Но деньги не только в этой стране решают все, слышишь ли ты меня, Антонио Секала, член банды гангстера Морелло спустя каких – то сто с лишним лет после твоей так рано оборвавшейся жизни, теперь они везде решают все. Зараза эта, пошесть, чума, эпидемия, сожрала, вытравила то немногое, что в нас еще оставалось человечного, петля затянута, табурет выбит, ноги беспомощно зависли и болтаются в воздухе… “Болезни сегодняшней американской реальности – это завтрашние болезни Европы. Мы обязаны срочно выработать свой, западноевропейский иммунитет против американской заразы. И времени у нас в обрез, как у человека, которому уже накинули петлю на шею и поставили под виселицу”. Увы поздно, друг мой, поздно мы спохватились. Петля затянута, табурет выбит, ноги беспомощно зависли и болтаются в воздухе.

..вновь и вновь предаюсь воспоминаниям. Иногда мне кажется, что их вовсе не было, этих долгих лет и десятилетий скитаний. Я хочу вернуться назад, в великую и необъятную страну, мою навек утеряную Родину, превратиться в простого украинского юношу и умереть молодым, совсем молодым, не прошедшим через эти долгие годы горя, страданий и зла…