Белый флаг над Кефаллинией

Амалия, Катерина Париотис, сын — Альдо Пульизи подумал о них без волнения, без интереса. В данный момент это были имена, абсолютно лишенные смысла, лица, едва различимые в дыму бомбежки, затемнившем и самую память. Ничто, признался себе капитан, более не вызывало в нем ни интереса, ни волнения. Даже артиллерийский огонь, который подбирался все ближе и ближе к стадиону и благодаря корректировке должен был вскоре накрыть объект. Даже эти автоматные очереди, которые вдруг послышались вокруг него.

— Капитан, нас обнаружили, — закричал Джераче с лестницы.

Действительно, стреляли именно по нему, по капитану на колокольне. Альдо Пульизи вжался в угол; пуля ударила в колокол — а может быть, он сам задел его, торопясь укрыться, колокол прозвенел, его трепетные звуки унеслись в темный колодец звонницы и растворились в трескотне перестрелки.

Потом стрельба утихла, остался только вой «юнкерсов» и непрерывный гул артиллерии. Альдо Пульизи ощутил во рту сладковатый и острый вкус свинца и меди, вкус пуль и пороха. Он снова глянул из оконца на Кефаллинию, поискал глазами крышу дома Катерины, но отсюда его не было видно; он рассмотрел Ликсури, легко различимый на той стороне залива. «Карл Риттер все еще в Ликсури? — спросил он себя. А где Триестинка? А синьора Нина со своими пергидрольными и накрашенными девицами? Что они сейчас делают? Напуганы или веселятся? А что стало с Адрианой? Неужели расхлябанная колымага старого Матиаса все еще колесит где-то по острову?»

Вновь полились автоматные очереди. Альдо Пульизи пришлось присесть на корточки на плиточном полу. Стреляли как будто из помещения коммерческого училища. Наверное, немецкие солдаты заметили его и теперь палят из окон, либо с крыши здания. Хотят подстрелить его как птицу.

— Капитан, уйдем, — крикнул Джераче, пятясь вниз по лестнице.

Колокольня трепетала, как вымпел на ветру; в колокол снова попала пуля, послышался сухой удар металла, и бронза возобновила свою тихую жалобу. Джераче отдернул от ступеньки лестницы руку, обагренную кровью.

— Капитан, — сказал он изумленно. — Меня ранили.

Но капитан не двинулся с места, им овладело какое-то неестественное спокойствие. Теперь он абсолютно не сомневался, что ему надо выждать, пока не прекратится стрельба из коммерческого училища. Если он хочет победить смерть, он должен передавать данные корректировки.

Между ним и смертью, между смертью и всей дивизией началось состязание.

— Капитан, — повторял Джераче, он теперь сидел на лестнице и смотрел на свою окровавленную руку. — Капитан!

Он не жаловался, скорее, он просил у своего командира объяснения тому неожиданному, что открылось его глазам.

Альдо Пульизи не слушал его: прильнув к окошечку, он следил за самолетами, взмывавшими к небу; он даже разглядел одно лицо в кабине: вот уже в четвертый или в пятый раз пикировщики ныряли вниз и взмывали в небо, он уже потерял счет их заходам.

«Они нас разнесут в клочья, — подумал он. — Если скоро не стемнеет, они нас разнесут в клочья».

И ища глазами солнце, под непрерывным обстрелом снайперов, под свист пуль, чертивших воздух, словно ласточки в полете, он почувствовал, как его спокойствие и выдержка обретают почву. Умереть на колокольне, или на земле — какая разница? Только бы поскорее настала ночь. Ночью, когда налеты прекратятся, подумал он, что-то еще можно будет изменить.

4

Это произошло около семи часов вечера, на закате солнца. Стая самолетов унеслась к морю и больше не вернулась. Тогда итальянская пехота высыпала на дороги, на склоны холмов, и изолированные на полуострове Аргостолион немецкие гарнизоны вынуждены были отступить на более высокие холмы, к Телеграфной горе.

Закрепившись там, в сосновых рощах, они открыли плотный автоматный огонь; ночь зажглась длинными цветными полосами трассирующих пуль. Телеграфная гора засияла, четко обрисовался ее силуэт в сетке белых, желтых, голубых, красных светящихся борозд на фоне темного горного кряжа. Глядя на него, Альдо Пульизи и его артиллеристы вспомнили праздничные фейерверки в родных краях.

Смотрел туда и обер-лейтенант Карл Риттер, но для него это была только война. Он быстро повел свой отряд к берегу, на переправу. Из-за массива Эноса вставала луна; светлая и прозрачная, как бумажный фонарик, она озарила склон далекой горы и низлежащую равнину, но понтоны у берега оставались в тени. Темны были и воды залива, куда лунные лучи могли добраться лишь через несколько часов.