Белый голубь, чёрный слон

Сходили в больницу к Вале. Болеть перехотелось. Лучше в школу, пусть самую незнакомую и заполярную, чем в больницу. Сначала к Вале в палату пустили только Галю, через некоторое время меня. Валя очень худой, из шеи торчит трубка. На одеяле – чёрная пуговица. Он с ней не расстаётся – трёт, перекладывает между пальцами, прячет в кулак. В следующий раз принесу слона, не буду дожидаться, пока он домой вернётся. А вообще, не только его, а всю шахматную коробку принесу. Жаль, что не умею играть. Галя, интересно, умеет?

Совсем не помню Валино лицо в Мурманске. Из воспоминаний только подоконник-мастерская, табуретка, табачный дым и хриплый голос, обзывающий Галю енотом. Голос уже не услышать: говорить Валя не может, только сипит. Если хочет что-то сказать, пишет в толстую тетрадь.

Непонятно, узнал меня или нет. Когда я зашла, он стал махать руками, показывая что-то на потолке. Галя дала ему ручку. Валя сделал запись. Галя прочитала, кивнула, погрозила потолку кулаком и ушла к врачу. После этого Валя показал кулак ей, потом что-то быстро накалякал, вырвал лист и вложил мне в руку. Каракули, обрывки слов, штрихи. Более-менее читалось «они опять приходили». Ничего не поняв, я отдала записку Гале. Она сделала вид, что прочитала, и, посмотрев на моргающую и трескучую лампу, вздохнула:

– Всё чертей гоняет. Пойдём домой.

Апатиты, 9 сентября, 18:25

Сообщение от папы. Ему дали отпуск. Прилетит через неделю, 16-го. Спрашивает, как дед. Вместо рассказа про чертей и трубку написала, что Валя передаёт ему привет.

Ответа пока нет.

Апатиты, 10 сентября, 15:10

Классная вроде бы нормальная. Физичка. За партой я пока одна – соседка болеет. Школа не очень большая, почти как наша. Наша? Хм… Уже нет. Я ж не там. Класс тоже ничего. После урока окружили человек десять. Стали знакомиться, спрашивать, откуда и надолго ли. Спокойно, без подвоха и без рассматривания под лупой. Очень непривычно, у нас так не встречали. С Кислямским, появившимся в середине шестого класса, заговорили только через две недели.

На самом деле в школе целая куча открытий: и подозрительно добрые одноклассники, которые провожают домой всей толпой, и стенд «Наша гордость». И неизвестно, что удивительней. Гордостью моей новой школы были все учителя и несколько учеников-отличников. Учителей-мужчин было только двое, оба с усами: директор и… Валя. Да, со стены на меня смотрел дед Валя в пиджаке и галстуке. Лет на сто моложе по сравнению с тем, каким он был вчера.

Не признаваясь, что с этим усачом я немного знакома, осторожно спросила, кто это. Валя оказался трудовиком. «…Он ещё черчение вёл. Кажется, умер недавно. Вроде бы. Но точно неизвестно. Сейчас урока технологии нет, ищут нового учителя. Он вообще ничего был, но иногда его накрывало. Ну, молотком замахивался на тех, кто на уроке в телефоне сидел. Ещё сжёг ящик с валентинками. Прямо на школьном дворе. Но, в принципе, прикольный…»

Слушать всё это было не очень приятно. Радовало только то, что по примете, если про живого говорят, что он умер, значит, будет жить долго.

Апатиты, 10 сентября, 16:30

Когда мы подходили к моему подъезду, одна из одноклассниц махнула рукой в сторону высокого дома на пустыре – точно так, как это делал Винни, когда хвастался своим балконом.

– Это мой дом, – тихо сказала она.

Я спросила:

– Ты, случайно, не Снежана?

Она немножко обиделась:

– Ну да, мы ж на перемене знакомились.

Я призналась, что пока всех не запомнила, и уточнила, не таксист ли её папа. Она округлила глаза:

– Откуда ты знаешь? Я про это не говорила!

Про поездку из аэропорта рассказывать не хотелось, поэтому впервые в жизни пришлось применить знаменитый приём Алё: на неудобный вопрос нужно широко улыбнуться и как можно бодрее сказать:

– Да так, ерунда!

Сработало на ура. Снежа, вместо допытывания, откуда я знаю про отца-таксиста, предложила зайти в гости. Жалко, гипноз действовал недолго. Очнувшись, она вспомнила, что мама отдыхает после ночной смены, и, извинившись, перенесла встречу на завтра.

Апатиты, 10 сентября, 22:20

Спросила у Гали, правда ли, что Валя работал в школе. В ответ Галя только кивнула – больше никаких подробностей. Пришлось задать провокационный вопрос:

– А правда, что он был сильно строгим?

Галя очнулась. Кинув в меня кухонное полотенце, закричала, что он не БЫЛ, а ЕСТЬ. Я попробовала объяснить, что я имела в виду работу учителя – он же не работает больше, – но она отмахнулась и ушла на кухню. Правда, злилась недолго. После ужина позвала меня в свою комнату и, усадив за круглый стол, заваленный альбомами, стала рассказывать про свою и Валину жизнь.

– Это наше конструкторское бюро, – гордо сказала Галя, показывая фотографию, где весёлые дядьки в оверсайз-пиджаках и улыбающиеся женщины в очень коротких платьях – можно сказать, микро – размахивали гигантскими бумажными цветами и воздушными шариками. – Тридцать лет на одном месте проработали.