Белый конь

— Озо, хочешь верь, хочешь нет, но как только я увидела Тому Бикашвили, то сразу почуяла, что он скажет. Не возвратись он, я все равно бы знала, зачем он Сабу искал. Да я и так давно ждала. Все думала, не сегодня завтра приедет кто-то и скажет: «Барнабишвили вернулся». И вот человек с этой вестью. Если бы ты знал, Озо, как я разволновалась, сердце у меня заколотилось, я запылала, как стог сена, и потеряла голову. Не знаю, какой бес в меня вселился. Меня словно чужая воля вела. И радость была не моя, на мою не похожая, беспричинная. Радовалась… а радоваться-то было нечему.

Я одна знала, зачем вернулся Барнабишвили. Чему быть, того не миновать! «Судьба заставила его вернуться, — думала я, — а как она распорядится дальше?» Теперь я все думала, как бы отправить Сабу в Нислаури. Я и раньше ему твердила: «Поезжай, присмотри за домом, нельзя, чтобы пришел в упадок очаг предков». Но он ехать не думал. «Что было, то было, — говорил он. — Не хочу ни дома этого, ни имущества, хочу жить свободно, как птица, я злобы людской боюсь». На миг у меня мелькнула мысль, что Саба с Томой Бикашвили договорился, чтобы тот сообщил ему, если Барнабишвили появится. Но ведь с тех пор много воды утекло… Семь или восемь лет прошло с тех пор, как арестовали Барнабишвили и Саба покинул деревню, отчий дом. А это срок немалый. Как изгнанник, скитался он по деревням да по дворам, находил приют где придется, жил лишь своим трудом и верил в свой путь. Кому стену возведет, кому крышу настелит, кому землю вскопает… И все задаром. Стоило слово сказать, и он тут же приходил на помощь. Но своего достоинства ущемлять не позволял.

Анано перевела дух, задумалась, потом продолжала.

Саба в тот день не появлялся, лишь назавтра пришел, и я сразу сказала, что Тома Бикашвили его ищет. «Да что ты, — обрадовался он. — Жаль, что меня дома не было». «Тома велел передать, что дом твой рушится и чтобы ты приехал на денек-другой», — сказала я. «Рушится — ну и пусть, — ответил он. — Я туда не поеду». Тут я сразу поняла, что Тома Бикашвили приходил по своей воле. Наверное, он решил: «Исполню долг — сообщу Сабе, что Барнабишвили вернулся». С той минуты я как пристала к Сабе, так и не давала ему покоя. Все твердила: «Зачем человеку жертвовать домом своих предков?»

А он уперся — и ни в какую. Но и я была хороша, не отставала от него, всю душу вымотала. Про Барнабишвили я не упоминала. Скрыла от него.

САБА. Не старайся столкнуть меня с пути. Кончено, и все тут!

АНАНО. Эх, ты! Да ты шагу не должен был ступить оттуда, там должен был осесть, где твоя родина.

САБА. Останься я там, не заболел бы тобой!

АНАНО. Все шутишь?

САБА. А что, не правда разве? Разве не так? Ты встала на моем пути, не то я давно бы уже был по ту сторону Ципского туннеля.

АНАНО. Сам не хочешь домой ехать — хоть меня повези, покажи свой очаг. Должна же я знать, где ты родился, где вырос, откуда пришел.

САБА. Повезу, но сначала заглянем в сельсовет.

АНАНО(будто не поняв). А что мы в сельсовете забыли?

САБА. А то не знаешь — что!

АНАНО. Но ведь ты говорил, что осенью.

САБА. Зачем ждать осени?

АНАНО(смеясь). Пока не покажешь свой дом, пока не узнаю, кто ты и откуда, не пойду за тебя…

Не знаю, к какой еще женской хитрости прибегла Анано, к какой ворожбе — об этом она не сказала. Согласия Сабы она, конечно, добилась, и они решили ехать вместе. Все воскресенье они тщательно собирались. Даже купили в сельмаге конфет для соседских ребятишек. Саба пошутил: «Пока меня там не было, наверное, и новая ребятня успела народиться». После долгих сборов они верхом на лошадях пустились в сторону Нислаури.

Ехали почти до вечера. Дважды останавливались. Она не думала, что до Нислаури так далеко. Под конец они долго ехали вдоль берега Алазани, и когда Анано решила, что скоро край света, Саба воскликнул вдруг: «Ну, вот и Нислаури!» Анано увидела деревню, стоявшую высоко на склоне и утопавшую в зелени (оказывается, снизу не вся деревня была видна). Берег Алазани, вязы, холмы и пригорки, лиственный лес за деревней… Она знала это по рассказам Сабы.