Белый ковчег

ЗАМШЕЛЫЙ. А-а! К тому я разговор-то и поворачиваю. Вот только еще стопочку… (Наливает и пьет) Я, по правде сказать, много выпивать не привычный, но, как Панагею вспомню, стопку налью обязательно. А увидалися мы с нею так. На дворе я, по сумеркам уже, на лавке, значит, сижу, борщевик наблюдаю. И не сказать, чтобы сильно выпимши: обыкновенно – как сейчас, примерно. И на тебе: из борщевика баба выходит, в платочке черном, собой сухощавая. Выходит она спокойная, словно борщевик-то ее и не жалит, и тихо-тихо так мне: я, говорит – Панагея-Скудельница, хозяйка земли скудельной; хочу тебе, Лукич, радость сказать. Ты, говорит, сейчас со старухой своей повстречаешься. А я ей вопрос: как так повстречаюсь, ежели старуха моя тому уж семь годов, как на кладбище располагается? А она мне: так и ты, Лукич, помираешь ведь! Ну, я-то не растерялся и спрашиваю, вежливо: так, мол, и так, нет ли возможности встречу мою со старухой моей отложить, и эту самую радость мою чуток позадержать? А она и говорит: встречу отложить никак нельзя, а можно отменить насовсем. Такое, мол, только один раз предлагается: коли сейчас не помрешь, то уж со старухой со своей никогда не повстречаешься. Удивилась еще: старики-то, мол, все соглашаются. Ты, говорит, Лукич – первый такой. Хочешь еще пожить – поживи, но смотри: питаться будешь одним борщевиком. Ну, тут я струхнул маленько и спрашиваю: что ж, и водки нельзя? А Панагея-то улыбнулась, ласково так, и красивая сделалась, словно икона: водки, говорит, можно! На том и порешили. Так что, диета моя прописана мне окончательно. Вот.

ФОМА. Присниться всякое может, тем более, когда выпимши.

ЗАМШЕЛЫЙ. Обижаешь, Еремеич! Какой тут сон? Как сейчас ее вижу! Старуху мою не помню, какая она на лицо была, а эту ни в жисть не позабуду! Какой тут сон, Еремеич?

СТАРУХА.(Замшелому) Вы уж не обижайтесь: Фома Еремеевич – недоверчивый человек и привидений не признает. Я с ними тоже, правда, не встречалась, но думаю так, что знаем мы на свете не все, а скорей всего – и вообще очень мало. И скажу тебе, Фома, хоть ты уже и взрослый, но на всякий случай: если тебе чего-то не видно, нельзя быть так уж уверенным, что этого вовсе нет.

ЗАМШЕЛЫЙ. Вот это – правильно!

ФОМА. Что ж – мне не видно, а ему видно?

СТАРУХА. Знаешь, Фома, со мной такие вещи стали случаться, что и не знаю, как сказать… Я похожа на безумную?

ФОМА. Что ты, Вера, ты – всех умных умнее.

СТАРУХА. Ну так вот: ко мне кое-кто будто приходить стал и разговаривать со мной.

ЗАМШЕЛЫЙ. Ну вот! Правильно! А я что?

ФОМА. Кто к тебе приходит, Вера?

СТАРУХА. Бывает, что я мужа своего вижу, Вадима – вот, как тебя сейчас. И спрашиваю его, и отвечает он мне ясно. И никакой это не сон: я могу в это время сахар в чае помешивать и ложечкой звенеть.

ФОМА. Выходит, мерещится тебе?

СТАРУХА. Мерещится?.. Легче всего сказать, что мерещится. Часто что-то мерещиться стало… Но Вадим – это бы еще полбеды: случаются у меня и другие гости, каких я живьем никогда не видела. Александр Сергеевич, например, побывал у меня недавно.

ФОМА. Пушкин, что ль?

СТАРУХА. Если б он сам не сказал, что он – Пушкин, я б его и не узнала: не похож он на свои портреты. И знаешь, о чем он говорил со мной?

ФОМА. О чем же?

СТАРУХА. А, представь – о пустяках всяких: о моем здоровье, о погоде… Меня по имени-отчеству величал, а себя просил Сашенькой называть, либо Сашкой. Шутил, смеялся, а потом сказал: «Не удалось мне старость прожить. Старики что-то знают, чего я не узнал. Когда умираешь, ничего уже больше нового с тобою не происходит, кроме лишь одного».

ФОМА. Кроме чего?

СТАРУХА. Не сказал он, а я не спросила. Думала тогда, что поняла, а теперь не вспомню.

ФОМА. Сон – и есть сон.

СТАРУХА. А Фома – и есть Фома!

ФОМА. Пройдусь я, вот что!

ЗАМШЕЛЫЙ. Куда ты, Еремеич?

ФОМА. По делу. (Уходит).

ЗАМШЕЛЫЙ. А, ну это – правильно.

НИНА.(Старухе) Обижается он, что ль на вас?

СТАРУХА. Обижается. Бывает. Что тут сделаешь? Он меня любит, а любовь обидчива.

ЗАМШЕЛЫЙ. А я вот не обижаюсь: Замшелый и Замшелый. Зато – жив-здоров. А иной – и не замшелый, а помер. Вот и рассуди…

СТАРУХА.(Замшелому) Так вы говорите, что овдовели семь лет назад?

ЗАМШЕЛЫЙ. Ну правильно: восьмой год пошел.

СТАРУХА. А у меня вот уже – семьдесят восьмой… И вы не помните лицо вашей жены?

ЗАМШЕЛЫЙ. Лицо позабыл. Фигуру помню: сухощавая. А лицо – как вспоминать примусь – ничего: блин перед глазами и все. А фигурой-то она была как бы навроде Панагеи.

СТАРУХА. Навроде Панагеи, говорите? Так вы, наверное, жену свою и видели!

ЗАМШЕЛЫЙ.(Крестясь) Избави, боже! С чего бы это Клавдия моя назвалась Панагеей?

СТАРУХА. Ну, кто знает, решила над вами подшутить. Нет?

ЗАМШЕЛЫЙ. Да не шутница она была, какие шутки! У нее не забалуешь! Не-е! Я Панагею видел.