Белый край

— А вы не заметили? — Он изобразил удивление и приподнял брови, но лукавая улыбка выдавала ложь. — Лорд Тарваль весьма расстроен, ведь так старался устроить вас.

Ловиз потянула юбку, и я махнула рукой, надеясь стукнуть камеристку. Пусть не лезет. Ужасно не хотелось посвящать ее в разговор, но нельзя было оставаться наедине с мужчиной.

— Старался? — взвизгнула я, едва сдерживаясь — недомолвки сводили с ума, как голод, как удушье, боль!

— Да, видите ли, друзья дали понять, что им запретили принимать вас на службу в связи с прошлым вашей семьи.

Меня как будто бросили с высоты, и тело разбилось вместе с грезами. Выходит, не будет замка, мужа и свободы? Не будет счастья? Нет, поверить не удавалось, такого просто не могло случиться, боги не жестоки.

— Кто запретил? — выпалила я и шагнула вперед.

Плевать на чужие взгляды и приличия — пусть говорит!

— Я, — невозмутимо ответил Калсан, — ничего личного, просто необходимо, чтобы у вас не осталось выбора, и пришлось обратиться ко мне.

Даже Ловиз угомонилась и оставила в покое юбку. Мне стало жутко, не знаю, что смущало больше: слова чародея, или его интерес. Вздор какой-то.

— У меня есть предложение к вам… — сказал чародей, но я перебила его:

— Мой брат с радостью выслушает его, извините.

Ноги сами понесли меня прочь. Не важно, что необходимо колдуну — пусть идет к лорду, а не насылает чары в темных коридорах.

— Зачем ты говорила с ним, — зашипела Ловиз, — все видели это, про тебя скажут…

— Можно подумать, о камеристках не сплетничают!

— Сплетничают, но мы не подтверждаем сказанное своим поведением!

Я не слушала — если Калсан сказал правду, то все пропало. Нужно было выяснить это, и Ловиз побежала за лордом. Мы встретились неподалеку от шатра, чтобы никто не подслушивал. Тарваль повеселел, а румяные щеки и расстегнутые пуговицы на воротнике придавали внешности озорной вид. Жаль было портить такой момент, но я не удержалась и пересказала все, что услышала от мага. Умолчала только о браслете и таинственном предложении — почему-то казалось, что это стыдно. Нельзя девам разговаривать с господами наедине, неважно, как так получилось.

Брат не стал юлить и рассказал, что его друзья действительно странно себя вели, когда речь заходила обо мне:

— Я чувствовал, что это связано с прошлым твоей семьи, но не думал, что руку приложил сам глава, — вздохнул он, ковыряя ногой землю.

— Ничего не получится?

— Почему же? — Лорд не смотрел на меня, и его слова казались обманом. — Здесь много людей, которым не так важно мнение короля.

— Такое могут себе позволить только очень влиятельные люди. Нужна ли им такая, как я?

— С ними я еще не говорил.

Брат продолжал мучить землю. Он напоминал растерянного ребенка — лгал или знал, что дело проиграно, но надеялся на удачу.

— Боги… — выдохнула я и направилась в шатер, даже не попрощавшись.

Сердце колотилось, а легкие горели. Воздух в них будто испарялся — это от волнения, такое уже бывало. Ловиз плелась рядом и бросала на меня сочувственные взгляды, от которых становилось еще хуже. Какой прок от жалости? Я села на прежнее место и сгорбилась, втайне надеясь, что кто-нибудь станет таращиться — хотелось позлить этих разодетых снобов. Плевать на них, все равно мне не остаться здесь, рядом с красотой и надеждой на будущее. Я вернусь к родителям, в старый темный дом, и до конца дней просижу у окна, наблюдая, как жизнь течет мимо.

«Петухи» смеялись на всю округу, дамы перешептывались, даже слуги улыбались, обрадованные зрелищем. Только мне не было места здесь. Каждый счастливый возглас, каждая фраза напоминала удар, и к глазам подступили слезы.

Когда несчастные голуби закончились, гостей пригласили на обед. Я больше не могла оставаться среди них и закрылась в комнате — пусть судачат, если вовсе заметят мое отсутствие. Голые стены, что пугали ночью, вдруг стали защитой. Они не пропускали шум и чужие лица, отделяли от притворного мира знати, и на душе стало легче. Я свернулась калачиком на кровати и принялась изучать темное покрывало, расшитое желтым узором. Казалось, что так выглядит жизненный путь: вокруг тьма, бедность и страдания, но есть золотая тропинка, доступная немногим.

Ловиз что-то бубнила из угла, пыталась утешить, но только раздражала. «Помолись», «надейся», «верь лорду — он поможет» — какой вздор! Наша семья годами молилась всем богам, и ничего. Нет, надежда без действий толку не приносит, от нас требуются усилия и борьба. Лишь тогда боги сочтут нас достойными.

Я водила пальцем по узору и размышляла, как снова оказаться на золотой тропинке, но в голову ничего не приходило. Наверное, стоило ехать в глушь и стать компаньонкой старой дамы, о которой говорил брат. Жизнь среди скота, комаров и потных землевладельцев отталкивала, но казалась доступной. А я камеристкой хотела стать — размечталась, дура.