Белый кролик, красный волк

Когда я произношу это вслух, закономерность кажется незначительной и нелепой. Я жду, что Фрэнки отмахнется, но, к моему удивлению, она выглядит задумчивой.

— Я сравню это с записью взлома лаборатории, — говорит она Рите.

— Какого взлома?

Фрэнки уже повернула монитор к себе и отвечает, безостановочно долбя по клавишам:

— Сегодня в четыре утра в лабораторию твоей матери в «Империале» вломились. Записи с камер попали сюда, и с ними был загружен вирус, который стер все файлы на жестких дисках.

— Думаете, эти случаи связаны? — спрашиваю.

Туман в голове начинает рассеиваться.

— Если нет, то это чертовски странное совпадение.

— Получается… это связано с маминой работой? — дрожащим голосом спрашиваю я.

Рита вздергивает брови.

— Она специалист по стратегическим исследованиям. Конечно, это связано не с ее стряпней.

— Но… но ведь…

Я вспоминаю слова Фрэнки о том, что они пытались связаться с Бел. Вспоминаю, что сказала Рита, докладывая о положении дел, когда ответила на телефон. «Кролик у меня». А я знаю, что Кролик — это я. Первым делом, войдя в эту дверь, она спросила: «Девчонку нашли?» Наверняка она имела в виду Бел. «И рискую я не только блестящей карьерой, но и своей лебединой шеей, — сказала Рита, — потому что ради нее мы обязаны позаботиться о вашей безопасности».

Даже сейчас мне сложно сформулировать свой вопрос. Думаю, потому, что для этого приходится отказаться от вшитого в подкорку моего мозга предположения, что все происходящее непременно должно касаться меня, — предположения, которое до этого момента не позволяло мне обратить внимание на тот факт, что все, что я видел и слышал сегодня, необычным и подозрительным образом касалось меня…

…меня и моей до сих пор не объявившейся сестры.

— Если это все из-за маминой работы, — тихо спрашиваю я, — откуда такое внимание к ее детям?

Фрэнки на мгновение пугается, но быстро приходит в себя.

Считай. Я оглядываюсь через плечо, смотрю мимо Риты. Пятнадцать шагов до двери. Дверь в девять дюймов толщиной. Восемьсот пятьдесят шагов по коридору к выходу на улицу через дверь, которую я не смогу открыть. Я смотрю на часы: девяносто три минуты с тех пор, как закончилась моя прежняя жизнь. Я не хочу задавать следующий вопрос, но от него никуда не деться.

— Кто бы ни стоял за этими нападениями, им нужна не только мама, ее работа или ее коллеги. Им нужна Бел, и им нужен я. Почему?

— Все дело в том, кто он такой.

«Он, — думаю я, вспоминая взволнованное лицо Шеймуса в музее. — Он забрал ее? Как он вообще сюда попал?»

— Вам уже известно, кто это сделал.

— У нас есть догадки. Но мы не хотели влиять на твои воспоминания о преступлении.

Я жду. Нет смысла задавать вопрос, который и так висит в воздухе, как газ, просочившийся из канализации.

Фрэнки смотрит на Риту, как бы спрашивая разрешения. Рита кивает. Фрэнки вздыхает и говорит:

— Это доктор Эрнест Блэнкман.

В основании черепа сжимается ледяной кулак. Похищение. Дети. Почему я этого не предвидел? Что же ты, Пит, ты ведь силен в закономерностях. Рот удается открыть только с третьей попытки, потому что язык присох к нёбу намертво.

— Папа?

РЕКУРСИЯ: 3 ГОДА НАЗАД

Злой смех раздавался неподалеку от женского туалета.

В другой ситуации я бы предпочел свалить оттуда на безопасное расстояние, развернулся бы на сто восемьдесят и двинул обратно по коридору. Сегодня я взял встречный курс и пошел прямо на группу тел в школьной форме в эпицентре смеха. Я не смог бы объяснить, почему так поступил. Может, просто был один из таких дней, золотых, храбрых дней, слишком редких дней, когда все казалось по плечу.

Кроссовки скрипели по линолеуму. Я не сводил с них глаз, обхватив руками лямки рюкзака. Я подсчитал достижения этого дня.

Познакомиться с новенькой: есть.

Условиться с новенькой о свидании на перемене: есть.

Не струсить, а реально прийти в столовую на свидание с новенькой: невероятно, удивительно, но есть.

Ждать, ждать и еще немного подождать, вжавшись спиной в столовскую стену, снося взгляды школьников, стоящих в очереди за рыбой с картошкой и резиновым бисквитом, пока не прозвенит звонок к началу следующего урока, а она так и не объявится: есть, есть, чтоб меня, есть.

Я подался влево, огибая смеющуюся компанию, и прекрасно расслышал, хотя они и говорили шепотом.

— И не говори, она такая лохушка!

— Может, расскажем учителю, а? — Этот голос казался встревоженным.

— Да ну, весело же.

— Фу… А этот на что вылупился?

Этот — это я. Наклоном головы и подъемом ее голоса она выносила мне обвинение похлеще Великого инквизитора^[1]. Снова смех. У меня перехватило горло, лицо вспыхнуло, но в итоге я миновал их и через семь-восемь секунд должен был оказаться вне зоны слышимости. Но тут из открытой двери туалета до меня донесся новый голос. Я узнал его — я впервые услышал этот голос сегодня, когда он спросил меня, не хочу ли я встретиться на большой перемене. Но сейчас голос не говорил.

Голос плакал.

Я замер как вкопанный, выставив перед собой одну ногу, как игрушечный солдатик, у которого кончился завод.