Белый кролик, красный волк

Тело лежало там, где мы его и оставили. Все, чем оно было прикрыто, мы сняли. Какой-то жук полз по участку обескровленной кожи на обнажившейся лодыжке. Я смахнул насекомое. Кожа под моими пальцами напоминала мясо после холодильника. Ночью звуки стихли, и мы работали быстро и молчаливо, скрипя перчатками для мытья посуды, пока обматывали рулон ковра целлофановой пленкой, после чего ковер стал похож на огромный косяк. Перед тем как запечатывать ту часть, где была его голова, я жестом попросил Бел остановиться. Я почувствовал острое желание развернуть ковер, заглянуть в лицо человека, но не стал этого делать. С одной стороны, я не хотел видеть, что с ним сотворила сестра: я воображал впалую рваную прорезь в глотке и ее отголосок — черную кровавую слюну в уголке рта. Но было и еще кое-что: если однажды ко мне придут с его фотографией, я бы не хотел узнать его. Я бы не хотел ни одним мускулом своего лица выдать нас с потрохами.

— Готова? — спросил я, когда все было сделано.

Бел кивнула. Я рискнул подсветить экраном телефона, чтобы проверить целостность пленки — разрывов не было.

— Подгони машину, — сказал я.

Мама уехала на конференцию до понедельника, и если мы все сделаем осторожно, на заднем сиденье ее «вольво» не останется ни одного подозрительного волоска или ниточки, которые могли бы указать на причастность ее детей к убийству.

Тело было надежно упаковано, да и ковер несколько облегчал переноску, но я со своей хромающей ногой все равно дважды умудрился чуть его не уронить (в моем сознании «он» уже относилось к трупу, а не к человеку. Не к человеку. Если бы речь шла о человеке, я бы никогда не смог захлопнуть багажник).

Бел села за руль. Мама считала, что вождение автомобиля — Важный Жизненный Навык и это ее работа, а не «проклятого правительства» — решать, когда ее дети готовы этот навык освоить. Она разрешала нам садиться за руль с тех пор, как нам исполнилось по пятнадцать лет.

В полной тишине мы выехали на юг. Городские огни уступили место кромешной темноте проселочных дорог. Я все думал: вот как это происходит. Вот как ты становишься лицом из выпуска новостей, жестким и угрюмым в резком свете полицейской камеры. Никогда нельзя зарекаться, что ты не станешь «таким, как они». Никто не «такой, как они». Но однажды какой-то агрессивный, перебравший незнакомец выскочит на тебя из-за угла, однажды ты перестанешь себя контролировать — и все.

Я посмотрел на осунувшееся лицо Бел в свете приближающихся фар. Я думал о своей ежедневной борьбе за контроль над собой и о том, как часто терплю поражение. Сколько времени ей понадобилось, чтобы убить его? Пять секунд? Десять? Я мысленно сосчитал их.

Раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи, четыре Миссисипи, пять Миссисипи, шесть Миссисипи, семь Миссисипи, восемь Миссисипи, девять Миссисипи, десять Миссисипи.

Вот и все. Вот сколько времени нужно, чтобы пустить жизнь под откос.

Мы остановились неподалеку от ретрансляционной станции. Бел улизнула на разведку, прихватив с собой распечатку чертежей с нацарапанными мной предположениями о том, где могут находиться камеры. Уже тогда я был поражен тем, как бесшумно она двигалась. За ее спиной сомкнулась темнота. Я все ждал, что мрак разорвет голубая вспышка полицейских мигалок, и так перенервничал в ожидании воя сирен, что, наверное, свернул бы себе шею, если бы действительно его услышал.

Я подумал о теле в багажнике, представил, что оно двигается, вырывается из скрученного и замотанного ковра, толкаясь в него, как насекомое в огромной куколке, ловит ртом воздух, задыхается. Я тяжело сглотнул ставший поперек горла комок. А вдруг мы ошиблись? Вдруг он все еще жив? Нет. Я щупал его холодную лодыжку без пульса, чувствовал трупное окоченение, пока мы несли его. Неспроста есть такое выражение — «мертвый груз».

Кем он был? Осталась ли у него семья? Дети? Под влиянием тишины и темноты я забрасывал себя вопросами. Но я вдруг понял, что никогда не узнаю ответов. Любая моя попытка что-то выяснить протянет между нами ниточку, по которой можно будет выйти на меня, а от меня — на Бел. Но я ничего не мог с собой поделать и все представлял себе его ребенка, может маленькую девочку, которая ворочается под одеялом и не может заснуть, потому что не знает, где ее папа.

Бел вышла из темноты.

— Говоришь, охранников двое? — прошептала она.

— Вроде да.

— Они оба сейчас в сторожке на дальней стороне. Судя по тому, как запотели окна, чаи гоняют.

Я резко выдохнул.

— Тогда вперед.

На ретрансляционной станции мне потребовалось семь минут, чтобы найти конденсационный насос, и по разу за минуту меня чуть удар не хватал при мысли, что чертежи могли быть неправильными.

— Нет, — сказал я Бел. Она со скрипом тащила по полу объемный пластиковый кокон. — Не так близко. Спрячь его за этой трубой.

— Зачем?

— Будет взрыв, — пояснил я. — Ударная волна.