Белый кролик, красный волк

— Я висел. Запястья связаны над головой, было больно. Пальцы ног еле доставали пол. Ноги и спина страшно болели. Она все ходила и ходила вокруг меня… казалось, часами. Становилось все тяжелее, и тяжелее, и тяжелее. Это… я думал, потеряю сознание. Я умолял ее отрезать веревки, отпустить меня. Спрашивал, зачем она так. Она не отвечала.

— Она что-нибудь сказала за все это время?

— Только когда я спросил ее за что.

— Что она ответила?

— Два слова: «Вспомни Рэйчел». А потом она… — И его голос обрывается.

— Мистер Ригби? — подстегиваю его.

— Она…

Я вижу, как кривятся его губы, блестит стальная проволока под челюстью, но он не издает ни звука. Его лицо багровеет от натуги. Целая минута проходит, когда он снова начинает хрипеть. Я вижу вялый, беспомощный страх на его лице. Он молча откидывает простыню и приподнимает подол больничного халата. Сморщенная, туго зашитая рана зигзагами тянется вверх по его животу, как вспышка черной молнии, вспоровшей грозовую тучу.

— Жир был белого цвета, — произносит он. — Я увидел его как раз перед тем, как полилась кровь.

Страх запечатлелся в каждой линии его лица, в скрюченном положении его тела, в упрямо стиснутой челюсти.

Я встаю, подтягиваю простыню к его подбородку и присаживаюсь у его головы. Я заглядываю ему в глаза и вижу, как они округляются. Я чувствую его ужас, чувствую, как ужас растет во мне. Я словно смотрю в зеркало, и один страх подпитывается от другого, подобно инфекции.

Каждая клеточка моего тела леденеет, застыв в неверии. Бел сделала это? Повязка закрывает его лицо таким образом, что наводит на мысль о том, что от его носа осталось совсем немного. Голос в моей голове кричит: «Бел сделала это?» Порезами иссечены грудь и живот, сухожилия на пятках, чтобы он не смог убежать. Бел сделала это Бел сделала это Бел сделала это.

Знал ли я ее когда-нибудь по-настоящему?

Ненависть в глазах Доминика Ригби абсолютна: тонкий слой льда, затянувший бездонное озеро страха. Я насчитываю пятнадцать капилляров на белой поверхности его глазного яблока.

— Мистер Ригби, когда она сказала «вспомни Рэйчел», вы поняли, что она имела в виду?

Он в изнеможении закрывает глаза. Кивает головой.

— Я сказал ей, что она не понимает, что я люблю Рэйчел, всегда любил. Я хотел лишь защитить ее.

Я моргаю и на долю секунды вижу перед глазами полицейский отчет, фотографии побитого, чересчур знакомого лица. Бен всегда был похож на свою маму.

— Защитить ее от чего, мистер Ригби? Расскажите мне все с самого начала.

В течение одиннадцати секунд он не шевелит ни единым мускулом.

— От чего защитить? — повторяю я.

— От твоей суки-матери, — рычит он.

Его горячность шокирует меня, и я чувствую, как маска невозмутимости начинает трескаться.

— Это началось два года назад, в апреле. Бен… — Его голос снова ударяется о стену, но на этот раз ему удается пробиться через нее. — Он пошел в клуб, на концерт какой-то рок-группы. «Нейтронные Похороны».

Я замираю.

— Вы уверены, что группа называлась именно так?

— Ты бы тоже был уверен, если бы это твой ребенок так и не вернулся домой после их концерта.

Я боюсь пошевелиться. Перед глазами встает белая, как кость, лодыжка, торчащая из ковра. Сколько же отговорок я придумал, чтобы не заглядывать внутрь. Неужели я уже тогда догадался? Неужели знал?

— Мы вызвали полицию. Они обещали начать расследование, но так и не перезвонили. Мы обрывали телефоны. Шли дни, недели. Мы напечатали листовки и расклеили по всему Лондону, но на следующий день все они были сорваны, даже те, что висели рядом с нашим домом. Все ссылки на сайт, который мы сделали, оказались неисправны. Мы думали, что сходим с ума. — Его глаз в красных прожилках внезапно вперился в меня. — Тебе это знакомо? Ты когда-нибудь боялся верить своим глазам, чувствам — буквально всему, что ты знаешь о самой важной вещи в своей жизни?

Да, мистер Ригби, мне это знакомо.

— Мы продолжали названивать в полицию. Мы продолжали лично приходить в участок, но с нами отказывались разговаривать. В конце концов я пообещал, что, если через три дня мне ничего не объяснят, я пойду к журналистам. Я дал им три дня. — Он говорит тоном человека, которого предали. — Я все еще думал, что они на нашей стороне.

На второй день ко мне домой пришла твоя мать.

С ней был мой начальник, Уоррен Джордан. Он потел и постоянно вытирал ладони о пиджак. Они даже не присели. Даже не взглянули на чай, которым мы их угощали. Джордан не произнес ни слова. Говорила только она.

Он делает паузу, достаточно долгую, чтобы я решил подтолкнуть его.

— Мистер Ригби? Что говорила моя мама?

Безжизненным голосом он по памяти пересказывает ее слова. Он помнит все до запятой.